Чудеса без чудес
После капитуляции неприятеля мне пришлось принять в свое распоряжение госпитали для солдат и офицеров вермахта близ Мемеля. Они были в ужасном состоянии, как отмечалось выше, — сплошная антисанитария и бесчеловечность. Должен добавить, что, прежде чем можно было приступить к лечению несчастных, брошенных своими врачами и командирами, понадобилось потратить немало сил для расчистки этих авгиевых конюшен. И всем нам, как выяснилось позже, подумалось тогда об одном: не очень-то уж глубоки корни хваленой бюргерской аккуратности и распорядительности, вот до чего довели бездумная исполнительность и раболепное повиновение, веками вбивавшиеся в души немецких солдат, что-то совсем не видны рыцарские доблести, издавна приписывавшиеся прусскому офицерству и его последователям, если дипломированные доктора в крученых серебристых погонах, со всяческими бляхами и бляшками на мундирах, так нагло, при свете дня, надругались над своими соотечественниками, которые стали жертвами войны, затеянной их же фашистским государством, и над собственным профессиональным долгом, человеческим достоинством!..
Многое довелось повидать и пережить советским медикам за годы войны, но только не подобный распад личности, не такое коллективное самоуничтожение. Горячим летом 1941 года на Юго-Западном фронте, где я тогда служил, при отступлении наших войск сама земля, казалось, горела под ногами. А санитары и санинструкторы, рядовые советские парни и девушки, вытаскивали раненых с поля боя, тут же перевязывали и переправляли на медпункты или прямехонько в медсанбаты. И врачи и медсестры по всем правилам антисептики колдовали, что было сил, над пострадавшими, не давали им задерживаться «в гостях у смерти», как тогда говаривали, возвращали побыстрее к жизни.
Как ни усложняли неожиданные обстоятельства работу советских медиков, они в абсолютном большинстве продолжали действовать нормально в любых условиях.
Однажды, в июле 1941 года, когда нашему пункту медицинской помощи пришлось изрядно покочевать со сражающейся частью, мы вдруг обнаружили на очередном биваке, что кончаются медикаменты, бинты. Но только приладились кипятить старые бинты, побывавшие на раненых, да стали прикидывать, куда отправить людей за медикаментами, как из леса выкатился краснокрестный бежевый автобусик — и прямо к нам.
Бегу навстречу. Ведет машину лейтенант средних лет, с медицинскими знаками различия на петлицах.
— Сыворотки есть? — спрашиваю.
— Все имеется, — ответил он.
Лишь после того, как мы вдосталь пополнили свой фармацевтический арсенал, я сообразил, что впервые вижу этого лейтенанта. Оказалось, он из другой дивизии, о которой я не слышал, как и он — о нашей. Их сегодня вывели в тыл, на переформирование. Он узнал об этом в пути, возвращаясь с уцелевшей базы медикаментов. И подумал: зачем же отвозить такое добро в тыл?.. По голосу боя отыскал нас, чтобы затем догонять своих.
Поблагодарить его не успел, лишь крикнул вслед:
— Бывай, друг!..
— Бывай! — ответил он, разворачивая автобусик.
Ему, очевидно, и не требовалась моя благодарность. Судя по всему, для него, как и для всех нас тогда, жизненно необходимо было как можно активнее и плодотворнее участвовать во всенародной борьбе с захватчиками, беря на себя максимум в делах и в ответственности. Такое стремление я живо ощущал почти у всех, с кем привелось работать на войне. Вот это-то и составляло, по логике вещей, нерушимый фундамент нашей организованности, ее, так сказать, первичный элемент.
Но сколько он ни был прочен, ему, конечно, не было дано подменять стержень организованности — руководство. Оно осуществлялось непосредственно Главным военно-санитарным управлением при участии медицинских управлений фронтов и армий. Эта сфера деятельности военно-медицинской службы тоже обладала рядом отличительных черт, несвойственных такого рода службам всех других армий того периода.
Начать хотя бы с того, что руководство нашей службой на войне носило творческий характер, всемерно стимулировало неустанное совершенствование методов и средств лечения раненых и больных воинов, а также форм его организации. Кто-то из медицинских светил, побывавших в нашем госпитале в Смоленске примерно в середине войны, между делом сказал: «Наша военная медицинская служба мало-помалу превращается в крупнейший научно-исследовательский комплекс…» Сказал он это так, что не понять было — то ли в похвалу, то ли в осуждение. А мне подумалось: ну и что ж, со временем наука всюду переплетется с практикой. Но было не до диспутов.