Инженер-майор А.Е. Рогозовский после войны с Японией, 1946 г.
Конец эвакуации. Семечкины
Если бы маму избрали секретарем обкома, то нас бы оставили в Вологде (папа, как член партии, обязан был согласиться). Но пленум перенесли, а первый секретарь был в отпуске. В обкомовских кадрах маму отпустили – она еще не была в «номенклатуре», да и какое место освобождалось! – все по закону, не придерешься. После ленинградского дела 1948 года многих ленинградцев из обкома репрессировали, но мы были уже далеко.
Наши соседи Сохранские возвращались в Ленинград. На одной из долгих остановок два их симпатичных мальчика, старше меня, нашли снаряды и подорвали их. Кончилось это плохо – один остался без руки, второй без глаза. Наш переезд проходил не так драматично – я его просто не запомнил.
Помню только остановку в Москве у тети Лели. Двухэтажный большой деревянный дом на Грузинском Валу, обшитый досками, комнаты с высокими потолками. Собственно комната была одна и маленькая. Как мы там все умещались, не знаю. Тетя Леля приходилась мне двоюродной бабушкой, а тетей была её дочь Ира – мамина двоюродная сестра. Она жила «не дома», а в гражданском (в современном смысле) браке. Брак был действительно гражданским – а не церковным – со знаменитым протодьяконом, похожим на Бориса Гяурова и, говорили, с басом, не хуже, чем у болгарина. Тетю Иру я узнал и полюбил позже, а тогда к ней в дом допускалась мама и даже папа; я видел какого-то чернобородого мужчину в щелку двери в их квартиру (возле Елисеевского гастронома, на Тверской). Он показался мне страшноватым (похож на разбойника).
Тетя Леля была веселым и легким человеком. Очень гостеприимным. Когда позже я, бывалый турист, приезжал в Москву, мне не всегда удавалось уговорить ее спать на своей собственной кровати и не чистить мне к утру туфель. Удивительная легкость бытия, несмотря на страшную бедность, постоянную угрозу разоблачения и преследования. Её мужа, полковника Семечкина, представили в первую мировую к генеральскому званию. Он уже был кавалером ордена св. Георгия IV класса, полковником (что давало право на потомственное дворянство).
Так как Георгия он получил только в сентябре 1917 (за выход из самсоновского окружения 1914 года)[26], то генеральское звание должны были ему присвоить еще позже и, скорее всего, не успели. Но документы попали к большевикам и те, повидимому, числили его генералом.
Солженицын в одном из первых, «самиздатовском» варианте «В августе 1914» спрашивал читателей, не знают ли они что-нибудь о судьбе отважного штабс-кпитана Семечкина, выведшего «роту звенигородцев» из окружения. Я знал. Но еще лучше знала это его родная дочь, моя любимая тетя Ира. Она и ее брат Юрий всю жизнь прожили под страхом разоблачения белоэмигрантского происхождения. Времена, казалось бы, изменились (конец шестидесятых), и, после моего сообщения, тетя Ира загорелась отвечать. Но потом ее племянник (и внук Михаила) Виталий, работавший в ящике и еще настойчивее его жена Татьяна, имевшая виды прорваться в ВОКС (Всесоюзное общество культурных связей – филиал КГБ для связей с «культурной» заграницей), упросили ее этого не делать. А в двадцатых годах родственникам генерала пришлось бы плохо. Сначала следовало бы выселение из дома (Семечкины, как и Поповы, жили тогда в Ельце), потом и другие неприятности. Дело в том, что он числился бы не просто генералом, а белым генералом. После Брестского мира, когда все вернулись домой, в том числе и мой родной дед – Григорий Андреевич – из германского плена, долго наслаждаться мирной жизнью им не пришлось: началась гражданская война.
26
После того, как русская армия захватила значительную часть Восточной Пруссии, немцы, подтянув резервы, и перебросив войска с Западного фронта, окружили армию генерала Самсонова в лесу близ Гуммингена. Лес был большой, а у окружавших сначала сил было не больше, чем у окруженных. Однако вокруг леса была асфальтовая дорога, по которой перемещались немецкие грузовики с пулеметными командами и прожекторами. Сверху висели аэростаты и летали самолеты, которые давали информацию о подготовке прорыва в том или ином месте и немцы успевали перебрасывать на грузовиках подкрепления. Успели прибыть и переведенные с Западного фронта части. После страшных потерь, при отсутствии снабжения и боеприпасов, в полной уверенности, что враги везде, генерал Самсонов, во избежание полного уничтожения армии, приказал сдаться и застрелился. Но перед последним выстрелом он успел сказать, что те, кто может взять под свою ответственность жизнь солдат, могут прорываться. Мой родной дед Попов, следуя приказу командира 142 Звенигородского полка Венецкого и помня, что у него маленькие дети, решил последовать приказу сдаться. Двоюродный дед Семечкин такого приказа не имел (две роты звенигородцев были поставлены на охрану прохода между озерами; были там забыты и брошены) и решил прорываться. За успешный прорыв, по словам Солженицына, из рук английского генерала Нокса (представителя британских союзников при русском штабе) британский орден.
«141 пехотного Можайского полка штабс-капитан Семячкин Михаил Петрович с горстью людей шестидневными боями пробился через располжение 17 германского корпуса и принес замки захваченных немецких пушек. (24) августа 1914 года». (Из описания действий награждаемого).
И только 24 сентября 1917 года полковника Семечкина Михаила Петровича наградили за это орденом св. Георгия IV степени. С изменением фамилии на Семячкин. Да еще его «перевели» задним числом из Звенигородского полка в Можайский, так как можайцы свое знамя с поля боя вынесли, а звенигородцы нет… И полк был расформирован. После заключения мира оказалось, что звенигордцы знамя в плену сохранили. Но это уже никого не интересовало.