Мама, Дима и Нина — все счастливы
Дима, в отличие от меня, при рождении стал коренным киевлянином — у него не только дед родился в Киеве, но прадед и прапрадед тоже жили в Киеве и имели собственные дома — дом прапрадеда на Керосинной сохранялся в Киеве еще в начале XXI века.
В понедельник, встретив по дороге своего старшего коллегу Витю Лазебного, я, как можно более спокойно, сказал, что у меня родился сын. Витя прореагировал как-то прохладно и сказал, что у него уже два, и он особой радости от этого не ощущает.
На работе, где я еще не всех знал (работал три недели) все были перегружены новостью — сняли Хрущева! Первый раз сняли, а не помогли умереть и не расстреляли.
Сына мы думали назвать Игорем (нередкая, как оказалось, связка Олег-Игорь), но нас отвадила от этого Лена — уборщица (потом продавщица) в молочном магазине, находившемся в нашем доме. Жила она на третьем этаже и, выходя на балкон, а иногда и прямо из окна кричала истошным голосом: Ииии-гор! … Ииии-гор! — пока ее отпрыск не вылезал откуда-нибудь, понимая, что количество шлепков будет зависеть от его задержки. И мы решили назвать сына Димой. Оказалось, что в эти годы так называли многих — нам-то казалось, что это имя нечастое. Но дома его неофициально звали Василием — Васей в память о пропавшем без вести отце Нины.
Проблемой тогда было все, включая детскую кроватку (пришлось вязать страховочную веревку в качестве ограждающей решетки). О приличной коляске и говорить не приходилось — она досталась от кого-то из знакомых за умеренную плату. Дом наш на Печерском спуске 17 стоял в стороне от проезжих улиц и транспорта. В ведомственные дома, составлявшие наш закуток, обязательно селили новоиспеченных представителей пролетариата — в недавнем прошлом сельских жителей. Среди них находились любители выпить на «халяву». Попав из села, где все с детства было под контролем родителей и соседей, здесь они почувствовали свободу и некоторые из них решили, что раз не увидят и не узнают, то можно. Обычно это не сопрягалось с проникновением в квартиру, но коляски, велосипеды и прочие табуретки нужно было, как мы убедились, заносить в наши очень малогабаритные квартиры.
Пятиэтажная «хрущоба» была, конечно, без лифта и Нине приходилось заносить сначала Диму, затем продукты, а потом коляску на четвертый этаж.[19] Однажды коляска оставалась внизу чуть дольше, чем обычно и когда за ней спустились, ее уже след простыл. Купить приличную коляску было нельзя, ее нужно было «доставать».
Нагрузка на Нину возросла многократно, но она все делала быстро и в «охотку», если так можно выразиться — все ее любили, атмосфера в семье была дружеская, у Нины появились любящие родители и сестры.
Первый визит участкового педиатра, точнее детской врачихи, стал прологом к дальнейшим неприятностям. Молодая, уверенная женщина, сняв пальто и не вымыв руки, прошла к Диме, просюсюкала «какой холосенький» и наклонилась над ребенком. При этом стетоскоп, свисавший с ее шеи, которым она так и не воспользовалась, с размаху ударил металлической головкой по голове Димы. Он обиженно заплакал, у Нины выступили на глазах слезы. «Ничего, ничего», успокоила врачиха, «вижу, что ребенок здоровый, пришлю патронажную сестру». Патронажную сестру не помню, но она, в отличие от врачихи, была профессионалом. А врачиху, по фамилии Воронежская, пару лет назад поймали на крупных взятках — она была инспектором санэпидстанции (заканчивала, по собственному выбору, факультет сангигигиены) и должна была сесть и лишиться диплома. Но у нее нашелся способ отмолить грехи — взятки натурой. И медицинское, а за ним и судейское начальство, после «апробирования», ее наказало, но без лишения диплома. Ей запретили работать в санитарной инспекции, т. е. лишили возможности жить как прежде, на широкую ногу. И она вынуждена была пойти на тяжелую и малооплачиваемую работу — участковым педиатром.
Дома Дима пользовался всеобщим вниманием. Все хотели его потетёхать. Помню себя, приходившего с работы усталым не столько от физических, сколько от ментальных нагрузок. Нужно было осваивать большой объем информации и производственных отношений — все для меня было новым — и при этом в короткие сроки. После ужина я брал Диму и ложился на тахту, кладя его на грудь. И мы засыпали. Оба. Я-то тогда готов был спать в любую свободную минуту — в трамвае, например, на что Нина сердилась — считала это неприличным. Как удавалось заснуть Диме, не знаю — он ползал по моей неширокой груди и как-то затихал.
19
Этажность моего жилья в Киеве со временем росла в квадратичной зависимости: 2, 4, 16, количество комнат — в арифметической прогрессии, начиная с нуля: 0, 1, 2, 3. На четвертой итерации в Киеве по комнатам мы решили вернуться по этажности на вторую итерацию — четвертую итерацию (256 этажей) в Киеве, надеюсь, строить не будут никогда.