Это был другой ребенок. Ставший заметно легче, спавший с лица, заторможенный. Уже активно употреблявший первые слова, Дима перестал говорить, и не говорил год. Невропатологи и педиатры в один голос говорили, что кора головного мозга настолько хорошо защищена в этом возрасте, что никаких изменений произойти не может. Мы как бы успокоились, патологии действительно не было, но сомнения о влиянии такого стресса на способности ребенка у меня остались.
В наших соседних пятиэтажных хрущобах на четыре подъезда каждый, у «педиатра» Воронежской в этот год умерло пять или семь детей. Она была на дружеской ноге с их мамами, большинство которых не так давно приехали из сельской местности, обедала и не отказывалась от стаканчика с ними, легко давала и продлевала им бюллетени. Советская медицина была самая бесплатная в мире.
Проблемы с местами в детских садиках в Киеве еще не кончились и нам посоветовали отдать Диму в ясли, тогда в садик он переходил автоматически. И Диму, и Нину было жалко, но мы почему-то не видели выхода из положения, а нанять приходящую няню уже не было возможности — все сельские устраивались на стройки или заводы и через несколько лет получали квартиры на массивах.
В ясли на бульваре Леси Украинки Диму отдали, когда ему еще не исполнилось двух лет. Привыкал он к ним долго и тяжело. Болел, и Нина часто сидела с ним дома — больничные врачиха давала и продлевала без проблем.
Пора вернуться к моим приключениям с работой. Напомню, что в конце августа я получил открытку с просьбой явиться в п/я 153 для переговоров.
Первые месяцы в ящике
Как рассказывал Максим Цветков, они с Глазьевым еще при первых переговорах, а может быть при оформлении, пошли к Пронищеву, который тогда был за главного и на режиме и в отделе кадров. Пронищев посмотрев в паспорт, сказал — что такое? — Олег Абрамович — русский. Тут Глазьев перешел в наступление — «а Вы классика пролетарской литературы Горького читали?» — «Ну причем здесь Мать?» ошарашено спросил Пронищев. «Да я не про нее, родимую. В пьесе „На дне“ действует представитель органов (Глазьевч выдержал паузу и Пронищев проникся) правопорядка, околоточный надзиратель Абрам Медведев. Он что, по-Вашему, тоже еврей? А люди нам нужны — сами найти не можете, а тут человек со вторым допуском». Аргумент сработал, и мое дело запустили по инстанциям. Вынырнуло оно через полтора месяца, и у меня возникли трудности с увольнением из «Реле и Автоматики». Они не хотели мне отдавать ни свидетельство о свободном распределении, ни трудовую книжку. Не помню, помог ли ящик, но через две недели меня освободили.
7 сентября 1964 года меня зачислили в лабораторию № 32 п/я 153.
Эту самую длинную главу моей биографии можно было бы назвать ортогонально к книге «50 лет украинской гидроакустике» — «О расс(ц)вете и закате гидроакустики на Украине». Рассвет я не застал, самый романтический период прошел без меня, а вот расцвет и сумерки я видел. Развал и, по-немецки точнее — не закат, а «Untergang», прошли без меня.
В первый день моего появления оказалось, что Глазьев отсутствовал — он был на дополнительных испытаниях «Оки». Меня принял начальник отдела Олег Михайлович Алещенко. Симпатичный, хорошо говоривший, расспрашивающий меня о бэкграунде, он предложил, пока не будет Глазьева, присмотреться к лаборатории и работе в ней, найти слабые места в том, что делается и выбрать себе интересную задачу. Такого я не ожидал. Я понятия не имел ни о гидроакустике, ни о гидроакустических приборах. Через месяц я должен был представить письменный отчет с предложениями. Одна соринка осталась в глазу: если Глазьев, походя, впечатлил при первой встрече, то Олег Михайлович хотел произвести впечатление. На меня, ничего из себя не представляющего юнца?
Лабораторию 32, в которую меня зачислили с 7 сентября 1964 года, еще недавно возглавлял сам Алещенко. Теперь ею руководил Глазьев.
Глазьеву, после успешных испытаний «Оки», в которых он принимал деятельное участие, разрешили создать группу точного пеленгования. Группа должна была выяснить некоторые принципиальные вопросы и провести эксперименты, которые подтверждали бы теорию (и могли бы быть использованы в его диссертации). Глазьев мне объяснил, что в лаборатории автоматики занимаются довольно примитивными вещами и реализуют только то, что задает им комплексный отдел и, в частности, его группа.