Он говорил, а я слушал. Смотрел на нее, а она на меня.
На меня!
Не каждой девушке идет прическа призывника. К ней это не относиться. Возможно я идиот, но я не мог насмотреться на нее. На большие серы глаза под сводом чуть видимых изгибающихся, словно волны из детского рисунка, бровей; на аккуратный носик с горбинкой и вздернутым кончиком; на тонкие одинаковые губы бледно-розового цвета. Они напоминают мне прозрачные уста хрустальной девочки неизвестного мастера, чья работа надеюсь до сих пор глаз посетителей музея моего города. А какая у нее шея! Лебедь! При повороте головы на ней образуется одна единственная косая складочка, будто высеченная в белом мраморе. О фигуре вообще молчу. Наши тощие модели ей в подметки не годятся. Если она пройдет по подиуму в своем фафи, то все попадают, ручаюсь! Она не идет, а плывет. Не просто стоит как изваяние, а пребывает в ожидаемом спокойствии. А голос…
Это тот самый голос, который я слышал все это время на Тигиче. Это она переводила всех женщин и девочек. Надо же — совпадение! Как я сразу не догадался, ведь слышал же ее голос тогда.
Не что за голос!
И что за имя!
— Льяля!
Она произнесла его по-детски и с какой-то бархатной звонцой, на мгновение зависшей в воздухе.
Льяля как наша Ляля, означающее не только имя, но и маленького ребенка. Последнее ей идет лучше, несмотря на то, что она выше меня.
Льяля!
Или это что-то от Льуаны — ее родной планеты? Почему я не Земляля! Хотя ей мое имя тоже понравилось.
— С…с…Стасик — еле выговорил я, когда подошла моя очередь представиться.
Мы традиционно пожали друг другу руки.
Я уж было подумал, что на этом все, что знакомство в ее народе ничем не отличается от нашего. Но когда начал убирать руку (чего очень не хотелось), она пальчиками пощекотала мою ладонь. В моем городе, среди подростков, это не двусмысленный знак. Он означает приглашение к более близкому знакомству и я как дурень раскатал губу считая что Льяле известно об этом, более того — отнеслась к этому шагу серьезно.
Меня затрясло как пацана перед кабинетом стоматолога. Я и раньше-то с земными девушками вел себя довольно скромно, но там хоть что-то можно было выговорить. Перед Льялей же чувствовал себя еще более ущербным. Положение усугубляло еще и то, что ч не знал, что дольше делать. Куда можно повести ее на «корабле»? Пригласить в свою «каюту», состоявшую из четырех полупрозрачных стен с узкой нишей, но удобной только для одного, столиком и пустыми полками? Конечно, я и не рассчитывал на большее. Мне достаточно было лицезреть ее.
Льяля, наоборот, не испытывала никакого неудобства. Если бы я не был таким подозрительным, то подумал бы, что она так же не может насмотреться на меня. ее взгляд не говорил не о чем. Она ничего от меня не ждала — просто смотрела, словно заботливая мать на сына, уплетающего щи после трудового дня.
В какой-то момент я подумал, что так оно и есть, что она познакомилась со мной из жалости — кабы не обидеть. И чтобы не обидеть Пазикуу и еще, бог знает, кого. Что, в конце концов, ее «хорошо» попросили от всей цивилизации.
Боже! Как глупо! — думал я. — Выгляжу смешней смешного!
Мгновенно с моего лица исчезла улыбка и я посмотрел на Пазикуу. Он стоял на краю «палубы» и смотрел на свою планету, которая была в данный момент похожа на светло-серый шар. Это означало, что мы продолжаем кружить по орбите с огромной скоростью, перемещаясь из одного кольца в другое. Солнце сияло внушительным нимбом над Льуаной, превратившись в толстое яркое кольцо.
Сердце бешено забилось от нахлынувших чувств. Хотелось убить Пазикуу. Но быстро остыл. Остыл и начал презирать самого себя.
В самом деле — что хотел, то и получил. Глупо рассчитывать на что-то большее. Все равно что влюбиться в каменную Лауру из «Формулы любви». И Пазикуу не виноват. Не знаю, что ему это стоило, но он выполнил просьбу, не взирая на помыслы, в которых я и сам-то запутался.
Заметив во мне перемены, Льяля все поняла. Взяла меня за руку, подвела к краю «палубы» и сказала. — Просто давай поговорим.
— О чем? — спросил я машинально.
— О поэзии, о твоем Петрарке, если хочешь. Ты же любишь стихи?
— Люблю.
Ее переход на «ты» меня окончательно успокоил.
— Люблю, — повторил я. — Но не совсем знаю.
— «От восторга онемел язык?»
— Да, «и бессвязно шевелю губами, своим молчаньем перед ней убит».
— А говоришь, мало знаешь! — Льяля не смотрела не меня. Не смотрела и на свою планету, хотя ее взгляд был устремлен на размытый шар. Улыбнувшись, спросила. — А можно задать один вопрос?
— Можно.