Долго потом я стоял у зеркала, пытаясь найти в своем взгляде ответ.
Не знаю, может в детстве мне тоже приходилось пережить подобную минуту. Только не помню о ней. И была ли она. Видимо, была, раз тоже считаю себя «своим».
Как я и предполагал, меня постоянно водили за нос. Однако те, кто это делал, даже не догадывались об этом. Пазикуу прав, говоря, что мы совсем разные и по менталитету и по взглядам на мораль, и вообще во всем, хоть мы и, как он уверяет, одной крови. Еще бы — такое расстояние! И все же мы все ощущаем себя социальной единицей.
Теперь я иной. В том смысле, что по-другому отношусь к жизни, чем до того, как меня выкрали. Что меня именно выкрали я точно уверен. Не хочу доказывать себе или еще кому-нибудь этот факт. Зачем? И не хочу заново описывать то, что и так уже есть в этой амбарной книге. Да и не смогу как раньше. Единственное, к чему хочу приложить усилие, это к последнему дню моего пребывания на Тигиче. Он совпал со временем нашего прибытия на Сому.
К сожалению, я не могу описать чувства, испытанные мною в тот день, но я прекрасно заметил переживания людей, прибывших со мной на материк. Жаль, что не обратил такое же внимание, когда покидали Толу и не запомнил лиц провожающих. Теперь это совершенно разный народ. Один, обретший новую родину и заразившийся от меня новыми мыслями (хотя не понимаю, как мог немой этому посодействовать). Другой остался жить в своей старой оболочке, которая мне кажется во многом симпатичнее. Надеюсь, трещина, которую я в ней сделал, скоро зарастет.
Думаю, в этом-то и заключался главный смысл эксперимента. А то, что тигичанам угрожала опасность вымирания, по-моему, стояло на втором месте.
Только не многие искренне переживают за их судьбу — это мои старики и Пазикуу. Почему? Не понять.
Накануне я проснулся от криков. На горизонте виднелась земля. На этот раз они были громче, чем при приближении к островам. Она простиралась на многие мили и можно было быть уверенным, что по правую и левую стороны, за теряющейся в голубой дымке дали, тоже ждала суша. Сомнений не было — это Сома. Факт подтвердился и появлением текста перед глазами, который гласил о названии материка.
Тысячи плотов закачались от восторга, когда я жестами оповестил их об окончании путешествия. Только мои дети и Сима не выразили никакой радости. Они только приподняли головы, всматриваясь в спасательную возвышенность над бесконечной водой. Их силы были на исходе. Настолько измождены, что ничего не испытывали, кроме голода и сна.
(Кстати, о детях — о тех, что встретил на Толе. Они так же плыли с нами, но уже с другими родителями. О встречи с ними ничего рассказать не могу, хотя Пазикуу сообщил, что я перенес встречу с ними болезненно. Видел только расплывчатые фигуры, да голос слышал женский, Льялин: «Ты нашел, ты дошел, ты вернулся! А дети выросли, повзрослела и я. И у тебя дети, жена…» Я не мог рассмотреть ее с первой встречи. Только потом. Очень красивая женщина. А дети, и впрямь, похожи на меня).
До Сомы добрались только на следующее утро. Все боялись, что я ошибся, хотя раньше они мне доверяли абсолютно. Это была одна из множества перемен, возникшая с моим появлением. Не случись со мной потеря памяти, я быть может и не заметил разницы и сейчас все чаще склоняюсь к мысли, что происходящее со мной до сего момента не случайность.
Сомнения вызывали прошлые «открытия», которые оказывались или очередным островом или причудливыми миражами, созданные местной особенностью погоды, где тучи сливаясь с горизонтом создают иллюзию огромного материка.
Но когда до земли оставалось рукой подать, небо над нами начинало раздвигаться и миллиарды солнечных лучей спустились вниз, озарив золотом долгожданную сушу.
И тогда я впервые увидел в глазах людей страх.
Те кто ни когда ранее его не испытывал, ни — когда Гог приходил; ни — когда в реках подстерегали хищники, боялись своего будущего.
— Нас там солнца сожгут!
— Их много!
— Мы сгорим!
Люди жались друг к другу и все чаще поглядывали не меня. можно было предположить и не удивляться, что мой плот первым пристанет к берегу. Я встал на краю бревна и не отрывал глаза от высокого стройного дерева, выделявшийся от остальной растительности своей независимостью.
Что я думал в этот момент, не могу сказать. Почему-то кажется, что не о чем. И вообще, видел ли я его тогда?
Потом все погасло. Видимо, потерял сознание. Слышал лишь голос Пазикуу.
«Стасик! Стасик! — кричал он, а когда успокоился, заговорил сам с собой. — Я в нем не ошибся. Ошибка во мне самом».
После он начал говорить на своем языке. По настроению можно было догадаться, что он чем-то расстроен.