- Видно поле. Немцев не слышно, и что-то не верится, что они близко.
Вольхин снял сапоги, размотал портянки и с наслаждением пошевелил пальцами. "Надо бы выставить дозор на опушку", - подумал он, но с командой медлил. Как сел, так сразу навалилась усталость, захотелось откинуться на спину и лежать, лежать, рассматривая звезды.
- Зеленцов! Борисов! В дозор, сто метров вперед - опушка. И смотреть в оба. Через час сменим, - приказал, наконец, Вольхин.
- Да, все равно не заснуть, - вставая, сказал Зеленцов, маленький, неприметный паренек. - Пошли, Сашка.
Обулись, взяли винтовки и скоро скрылись за деревьями.
- Поспи, командир, - повернулся к Вольхину сержант Вертьянов. - Я не могу что-то. В случае чего, подниму.
Вольхин с наслаждением откинулся на траву. Земля была теплая, не остывшая за ночь. Сон не шел, напряжение в голове не спадало, и Вольхин стал смотреть на своих бойцов. Один, длинный и нескладный, Анисимов, вытирал травой котелок, причем делал это так тщательно, как будто сейчас должны были проверять его чистоту. Другой, всегда молчаливый и незаметный, Урюпин, перетягивал ремень у винтовки, хотя никакой нужды в этом не было. Третий, в темноте Вольхин его не узнал, протирал тряпочкой сапоги. "Зачем? усмехнулся Валентин, - не на парад же утром". И все сейчас занимались подобными же пустяками. Кто-то строгал ветку, другой протирал винтовку, третий разглаживал портянки. Только Савва, кажется, спал.
"Что-то его сегодня и не слышно было, - подумал Вольхин. - Все же хорошо, когда во взводе есть свой весельчак. Как это он все любит говорить: "Или я не парень, или Волга не река..."
Почти две недели, как они прибыли на фронт, и за это время Вольхин успел привязаться к своему взводу всей душой. "А ведь кого-то из них могут завтра и убить, - пришла вдруг в голову мысль. - А если меня?".
До сих пор Вольхин о смерти не думал. Наверное, потому, что все эти дни они только совершали марши, боя еще не видели. В глубине души Валентин не верил и не мог представить, что кому-то из них, или даже всем, придется погибнуть, хотя и понимал, что на войне убивают каждый день. Стало как-то неприятно, что стучит сердце и непроизвольно вздыхается. Много раз представлял себе Вольхин будущий бой и все казалось, что морально он к нему готов, но сейчас такого состояния от себя все же не ожидал.
"Уж скорей бы, что ли. Хуже нет - вот так сидеть и ждать... Ничего, скоро все встанет на свои места", - успокаивал он сам себя, отгоняя мысли. Закрыл глаза, но боль в висках не проходила.
- Курить будешь, командир?
- Давай, - и жадно затянулся, пуская дым по земле.
- Вроде бы ротный идет.
- Спите? Где командир взвода? Кто курит?
- Здесь я, - сразу же встал Вольхин.
- Пойдем посмотрим на поле, светает уже.
Вольхин быстро накрутил портянки, обулся и встал, сбрасывая дремоту и оцепенение.
- Что за стрельба? Началось? - полковник Гришин быстро оторвал голову от устало положенных на столе рук, взглянул на часы: "Три десять".
В сознание вошел удаляющийся гул самолетов на большой высоте. Гришин хлопнул ладонью по кобуре, надел пилотку и выскочил из блиндажа.
Несколько парашютистов медленно спускались метрах в пятистах от него. По ним, пока еще в воздухе, беспорядочно стреляли бойцы батальона связи и гаубичного артполка.
- Я сбегаю, товарищ полковник, - подошел к Гришину капитан Лукъянюк, командир батальона связи.
- Не надо. Лучше пошли кого-нибудь. Сколько их... С десяток, вряд ли больше. В воздухе перебьют. Пошли Баранова с его собаками.
Минут через двадцать с места высадки парашютистов прибежал лейтенант Баранов:
- Товарищ полковник, перебили всех, одного только взяли. А так постреляли быстро. Один на березе висит. Человек пятнадцать их было, садились кучно. У нас троих убило, наповал. Пленного сейчас притащат. Сбежались все на него смотреть, как на медведя. Рожа наглая, ростом здоровый, а по виду русский. Переводчик тут оказался, спрашивает по-немецки - молчит. Подумали, может быть он финн, хотели уж бежать искать, кто финский знает, а он вдруг по-русски: "Сволочи!" - на нас! - и - "Гитлер победит!". Кто-то из ребят как врежет ему прикладом по башке...
Гришин слушал Баранова и думал: "Знают ли немцы, что наша дивизия через час пойдет в наступление, и что она вообще здесь? Зачем сбросили парашютистов, да еще в боевые порядки? Или промахнулись?".
Подъехала машина начальника артиллерии дивизии полковника Кузьмина. Вид у него был удрученный и растерянный.
- Иван Тихонович, командующий армией ранен. Ехал из корпуса следом за нами, и надо же - мотоциклисты. Нас не тронули, а по его машине стеганули. Первую помощь оказали, но без сознания...
- А охрана что смотрела? - с укором спросил Гришин.
- Что охрана... Стреляли из засады, на мотоциклы и назад. Догнали, конечно, но...
- Этого нам только не хватало: двоих командующих армией за неделю потеряли...
Гришину стало ясно, что с таким трудом подготовленный контрудар может опять сорваться. Без надежной координации провести его будет крайне трудно, а новому командующему еще придется входить в курс дела, когда пора уже действовать.
- Сосед справа, полтавчане, на подходе, - сказал Кузьмин. - Там тоже негусто: всего три батальона пехоты и две батареи. Их еще в Чаусах мотоциклисты атаковали, прямо на выгрузке из эшелонов. Шныряют по всем дорогам, подлецы.
Полковник Гришин посмотрел на часы: "Скоро начинать!" - и опять подумал, что начинать надо было на два часа раньше, хотя и понимал, что без соседей может залезть в мешок, да и ударного кулака не получится. "Подошли бы в ходе боя соседи, не зря ли теряем время", - думал он, разыскивая в кармане спички.
Последние сутки и особенно эти последние часы перед боем казались ему бесконечными.
"СМЕРТЬ НА ВОЙНЕ ОБЫЧНА
И СУРОВА..."
Старший лейтенант Цабут, то и дело поглядывая на часы и изготовившихся к атаке стрелков своей роты, мысленно подгонял минутную стрелку, стараясь не думать больше ни о чем.
Наконец, ровно в пять, он взмахнул рукой и громко крикнул:
- Рота-а! В атаку - вперед!
И тут же из травы с опушки леса поднялись десятки фигур и шагом пошли вперед, постепенно выравниваясь в линию и набирая уставную дистанцию.
Лейтенант Вольхин, поглядывая, чтобы взвод двигался точно в назначенном направлении и не отставал от соседей, шел чуть сзади. Бойцы шли быстро, винтовки с примкнутыми штыками держали наперевес. С пригорка ему открылась картина атаки всего их батальона, и он невольно подумал: "Будто на маневрах!".
Из леса, примерно в ста метрах сзади, дружно выкатились сорокапятки батареи Терещенко - все шесть, и это придало уверенности.
- Бегом! Бегом! - услышал Вольхин сзади голос ротного.
- Взвод! Бегом! Не отставать! - крикнул Вольхин своим.
Метров триста роты прошли на одном дыхании.
"Почему не стреляют? - беспокоился Вольхин - Неужели в деревне немцев нет?", - и вглядывался в дома, силясь разглядеть между ними человеческие фигуры.
Почему-то появилось желание упасть и осмотреться.
И вдруг, как-то неожиданно резко в утренней тишине, сначала короткими, пристрелочными, потом длинными, с церкви, что белела среди деревьев, ударил пулемет, и почти одновременно Вольхин услышал сухой треск явно автоматных очередей, сразу из нескольких точек. Атакующие частью залегли, частью еще бежали, беспорядочно, но все чаще стреляя из винтовок.
Вольхин упал, но, вскинув голову, стал быстро оглядывать поле, с удивлением понимая, что он не видит своих бойцов. Но нет, вот впереди, и справа, и слева, только приглядеться - наши.
- Вперед! Вперед! - голос ротного сзади. - Не лежать! Бегом! Бегом!
И Вольхин, пересохшим вдруг голосом, тоже закричал:
- Взвод! Вперед! - и видя, как пригибаются, но все же бегут его бойцы, тоже поднялся и побежал.
Над головой с тихим, но жутким шелестом пролетел снаряд, справа и слева раздались гулкие орудийные выстрелы - это сорокапятчики били с коротких остановок.