Я, положим, с арифметикой не очень-то в ладах. Зато малец, он все сообразил. Это становится и впрямь много и впрямь быстро. Вроде как, и поверить невозможно, до чего быстро. Счет на тысячи, а времени — совсем ничего.
Я, значит, на коленях стою. Рисую эти кружки по грязи. Считая по трое. Уж и грязи не хватило. Вы не поверите, насколько быстро. И, знаете, она опять пролетела. И мы вдвоем видели ее. Большую комету или что-то там еще. Я рассказывал про первую комету, что мы видели? Небось, рассказывал. Так мы и другую комету увидели. Падающую звезду. Падающую, сгорающую — я не знаю. Только я в жизни не видел две сразу в одну ночь. Как-то жутковато было.
Вот мы смотрим на эти круги, думаем, каким классным могло бы стать все это. Вот только не станет. Потому ведь, как сказать, мы все знаем, что этому не бывать. Потому ведь люди, они не хорошие. На самом деле они не станут платить другому. Помощь от тебя примут — и на том шабаш.
Я знаю, мы оба, и она, и я, думали так. И тут небо снова осветилось. Эта — большая комета. Вторая, я имею в виду. Я не говорю, что третья прилетела. Может, я выразился так, что можно было подумать. Только, короче, — две. Это много. Жуть.
Знаете, мир там большущий. Больше, чем мы думаем.
Потом она принимается рассказывать мне, как трудно ей разговаривать с этим мальцом. Я ушам своим не верил. Рассказывает мне. Мне. Говорит, что малец в этом — вылитый отец. Ей невмочь его расспрашивать. Не в силах беситься на него. Не желает, чтоб выглядело так, будто она ему не доверяет. Вот все и идет себе мимо. Просто она дает всему идти мимо. И все это она мне рассказывает. Это ж вроде как мы с ней… ну, я не знаю… общаемся доверительно. В первый раз. Про всякую всячину говорим. Это было до того поразительно. Я рассказал ей, что собираюсь свершить большие дела. Может, для кого-то другого они и не большие. Но мой отсчет — вот отсюда, от того, где я есть. Сниму себе квартиру. Стану ездить на «додж-дарте». Она сказала, что могу ее «додж» взять. За бесценок. Я опять ей рассказал, как наступил день зарплаты. Зарплаты. День, меняющий все.
Время шло, а мы принимались обсуждать то, о чем уже говорили. Снова и снова. Но мне это все равно нравилось. Вскоре она уехала домой. Только после этого ночь сделалась как бы… другой. Будто бы… не такой… знаете ли… холодной. Или что-то в этом духе.
В девять тридцать он получил чек с зарплатой. Работать в тот день было не надо и на следующий день тоже. Так что чек он отнес в банк.
Получил на руки больше сотни долларов наличными.
Пришла пора купить рабочие ботинки.
Он постоял на автобусной остановке. Слишком долго. Но день был чудесный. Можно было пешочком пройтись до «Кмарта»[10]. Пройтись со всеми этими деньгами, с этой толстой пачкой в кармане. Да еще он все это заработал! Целиком новый день. Кометы в ночи, кто знает?
Потом он зашагал мимо «Стэнлиз», маленького бара, который когда-то ему нравился. Подумал, чудесно было бы пива выпить. Отличный день, полный карман денег. Если нельзя минуточку попраздновать за пивом, тогда зачем? Тогда для чего это все?
И он был прав. Пошло и в самом деле чудесно.
К тому же пару ребят увидел. Кого знал, когда еще, по большей части, крепко на ногах стоял. А теперь вот опять на них наткнулся. И им незачем знать про него что-то другое. Им хотелось узнать, куда это он пропал. В Сан-Франциско, сказал Джерри, потому что ему всегда хотелось попасть туда.
Заказал ребятам по пиву, чтоб знали, что он может себе это позволить. Так что они видели, как он вытащил из кармана пачку, как и впрямь лихо развернул ее. Заказал им еще по одному, чтоб они видели, что спешить ему некуда. Не было такого места, где ему на самом деле надо было бы быть.
Да, сэр. Точняк — новые времена.
Они сыграли партию-другую на бильярде, на деньги. Потом один из них позвонил Тито, прежнему их знакомцу. Сообщили ему, что Джерри при бабках. «Кати сюда», — сказали.
Он прикатил. Кое с каким товаром.
Сказал Джерри:
— Знаю, ты ищешь, где бы купить. Только не говори мне, что вкус к дури потерял.
— Больше никогда, — ответил Джерри.
— Ой, да ладно.
Они еще поиграли на бильярде. Остальные трое отправились в туалет — ширнуться. Показалось, что так нечестно. Они могут, а он не может, какая ж тут честность?
Какой, я говорю, прок на самом-то деле? Почему весь этот новый мир сплошь опутан правилами? Что, даже душевно почувствовать себя нельзя? Да бери, что хочешь! Вот и выпил он еще пива, а Тито тут как раз и вернулся. Джерри сказал, мол, разве что косячок за десятку. Большой беды не выйдет. Не так-то и много, чтобы на ботинки не осталось.