После урока Тревор выходил последним, и Рубен, подняв руку, задерживая его, уже было открыл рот, чтобы окликнуть мальчика по имени. Только Тревор оказался проворнее.
– Хочу снова с вами поговорить, – заявил он, поворачиваясь и останавливаясь перед столом Рубена. Засунув руки глубоко в карманы, он ждал, пока не уйдет последний ученик. Легкое беганье глаз и небольшое покачивание на каблуках что-то значили, но Рубен не был уверен, что способен правильно понять значение этого. Нервничает парень немного, возможно.
Наконец, убедившись, что они остались одни, Тревор сказал:
– Моя мама хочет знать, не смогли бы вы прийти к нам завтра поужинать.
– Это она сказала?
– Ага. Она так сказала.
И то малое в Рубене, то, что он никогда не мог укротить должной выучкой, рвануло навстречу доброте, как он ни берегся. Только даже сердце Рубена сумело уловить: что-то не сходится.
– Почему она хочет пригласить меня на ужин?
– Не знаю. А что такого?
– Я ей не очень-то понравился.
– Вы знакомы с моей мамой?
– С ее нравом я познакомился, да.
– Ну-у… может, она хочет поговорить о Джерри. Джерри мой приятель. Он часть моей затеи. А ей он не нравится. Совсем. По-моему, мама, знаете ли, хочет, чтоб вы помогли ей. Как бы разобраться. В этом.
Теперь приглашение в сознании Рубена обрело смысл, совпадающий со всем остальным, что ему уже было известно.
– А почему бы нам, родительнице и учителю, не переговорить с глазу на глаз здесь, в школе?
– А-а. Здесь в школе. Вот. Я спросил. Но она сказала… знаете ли, ей на работе так тяжко достается, и всякое такое. На двух работах. Просто она сказала, что было бы здорово, если б вы пришли к нам.
– Что ж, полагаю, так тому и быть. Во сколько?
– Э-э. Мне нужно уточнить. Я завтра скажу.
На следующее утро, рано, еще до начала занятий, это снова произошло. Молния ударила дважды в одно и то же место.
Она снова была в гневе, и Рубен гадал, удается ли ей когда-нибудь побыть спокойной между двумя вспышками. На этот раз он не успел и рта открыть, поскольку ее гнев был заранее собран воедино, и оставалось его только выплеснуть. Рубен восхищался этим. Завидовал, если честно, его, может быть, даже подмывало попросить дать ему несколько уроков. Она смогла бы хорошо преподать праведное негодование людям вроде Рубена, у кого в этой области не имелось никаких способностей.
И она была красива, но не той красотой, что причиняла ему боль.
– Вы почему сказали моему сыну, что мы должны встретиться в моем доме?
– И не думал. Я вообще не говорил, что мы должны встретиться.
– Не говорили? – Ее атака, захлебнувшись на скаку, явно смешалась, гнев, вдруг обретя ответственность, вдрызг разлетелся, потеряв всякую цель. – Тревор велел мне приготовить фахитас[11] из курицы, потому что вы придете к ужину. Потому что вы хотите поговорить со мной про его затею.
– В самом деле? – Интересно. – А мне он сказал, что вы пригласили меня на ужин, и, как он считал, потому, что вы хотели поговорить со мной о работе над заданием.
– Ну, черти веселые, и что же это он тогда творит? – воскликнула она отрешенно, словно Рубена и не было рядом.
– Может быть, он хочет поговорить о том, что делает, с нами обоими.
– Но почему не тут, в школе?
– Он сказал, что вы заняты на двух работах, и мне легче прийти к вам.
– Я же тут, разве не видно?
– Я только передаю слова Тревора.
– А-а. Хорошо. Зачем же тогда он старается заманить вас?
Высказать это было рискованно, но Рубен решил: он, наверное, все же попробует. Скорее всего, она опять разойдется, но не беда, поскольку ее гнев его не донимал. Он был чистым и открытым, а его приближение можно было всегда различить.
– Вчера утром он спросил, женат ли я. А потом спросил, не хотелось бы мне жениться.
– И что?
– Я просто рассуждаю.
– Вероятно, ему было просто любопытно. Я вам говорю, этот ребенок знать не знает, когда надо рот на замке держать.
– Просто я подумал…
– Что?
– Просто я подумал, что Тревор пытается свести нас.
– Нас?!
Она, похоже, застыла на месте, все чувства разом отразились на лице, в ожидании, когда с ними разберутся. Еще один риск, еще одно уродство, в каком он себя открыто показал. «Нас?! Вы, верно, шутите».