А Горелый, гад такой, этим с наслаждением воспользовался. И продолжает пользоваться!
Коленно-локтевая, чувствуется, заводит даже больше, чем все остальные позы, он рычит еще громче, матерится, да так, что обиды нет, потому что в этом мате сплошное восхищение, выражение эмоций от непередаваемого кайфа, а руки такие жесткие и опытные, что одно удовольствие им подчиняться.
Черт, как, оказывается, приятно иногда побыть просто визжащей от наслаждения сучкой в лапах опытного самца… Так от этого кроет… Да, все дико, тупо и неправильно… Но так хорошо, боже мой!
Я кончаю опять, да так, как вообще никогда со Стасом не кончала. Я с ним вообще даже не сразу научилась понимать кайф от секса, но это нормально же… Или нет?
Интересно, что было бы, если б моим первым парнем был не спокойный и методичный Стас, вот такой вот бешеный зверюга, как Горелый?
Мысль интересная, и я ее думаю, лежа обессиленно на траве и водя пальцем по заросшей густым волосом груди своего спасителя и нечаянного любовника. Однократного, само собой, потому что повторять этот эксперимент я не собираюсь, не совсем рехнулась же. Но и жалеть тоже не буду. Вот еще!
— А ты охереть, какая горячая, прокурорша… — басит Горелый, ласково тиская меня за голый зад, — и не скажешь с виду…
— Так себе комплимент, конечно, — вполне миролюбиво отвечаю я, с тайным удовольствием вдыхая тяжелый мужской запах и лениво провожу пальцем по груди выше, к бороде, мягко почесываю, словно кота под подбородком. И, судя по реакции, Горелый сейчас не сильно от кота отличается, потому что так же подставляется с готовностью под ласку, чуть ли не урчит, басовито и нежно. Это урчание опять во мне пробуждает сладкую дрожь, и о том, что эксперимент решено не повторять, думается с легким сожалением.
— Какого хера полезла-то в такую рань в воду? — спрашивает Горелый, не глядя на меня, прижмуриваясь от кайфа, а лапа его путешествует по телу, то сжимая, очень даже определенно и властно, то, наоборот, скользя и едва касаясь. Надо же, как умеет… Мур-мур-мур…
Так и тянет выгнуться кошечкой, поставиться, но время для игр прошло. Я — снова самостоятельная и стервозная Карина, а он — по-прежнему редкостный мерзавец и уголовник Горелый. И нам категорически не по пути. Хотя секс офигенный, не поспоришь…
Потому прерываю свои недостойные человека животные порывы и просто лежу, отдыхаю… После такого надо отдохнуть, это же нормально? Нормально. Потом встану и пойду. Отряхнусь и пойду. Вот.
— Я люблю тут купаться… — почему-то поясняю свое поведение.
— Странно… А раньше че не купалась? — удивляется Горелый, и мне даже не требуется применять дедуктивный метод, чтоб понять суть вопроса.
— Ты следил за мной, что ли? — вскидываюсь я, но низ живота чуть побаливает, потому вскидывание получается неубедительным, поморщившись, падаю обратно на траву, выдыхаю с презрением, — изврат, оказывается, какой…
— Ну, а чего ты хотела? — нисколько не обижается Горелый, затем переворачивается, упирает локоть у моей головы, смотрит внимательно, — чего такое? Сильно я тебя… помял?
В голосе у него ни грамма раскаяния, потому отвечаю грубо, не собираясь его щадить, рожей не вышел, чтоб деликатничать с ним, гадом:
— Конечно! Дубина такая… Как вообще поместился… Теперь болит все…
— О как… — он нисколько не расстраивается, смотрит внимательно, с усмешкой, а затем легко раздвигает ноги, с интересном глядя мне в промежность и легко пресекая все мои попытки вырваться, — да не дергайся! Я посмотрю… Н-да… В самом деле перестарался…
— Пусти… — пыхчу я, возясь под ним, и с легким шоком понимая, что организм, несмотря на полученные только что в массовом порядке эндорфины, опять очень даже не против… Ласковые, аккуратные пальцы скользят по промежности, Горелый, прищурившись, вскидывает на меня взгляд, демонстрирует влажные пальцы.
— Глянь, че это?
— Пусти… — не собираюсь сдаваться я, но вырваться нереально, потому, выдохшись, опрокидываюсь обратно на спину, бессильно скриплю зубами, — не то, что ты думаешь!
— А откуда тебе знать, чего я думаю, а, прокурорша? — язвительно хрипит Горелый и, в противовес своим же словам, ласково потирает клитор. От каждого его движения меня прошибает током, говорить становится сложно, а в глазах опять плывут сладкие предоргазменные круги. Ох, не зря говорят, что воздержание — страшная вещь… Вон, что делается!
— Тоже мне, бином Ньютона… — выстанываю я из последних сил, позорно подрагивая бедрами. Моя реакция не укрывается от Горелого, и он, довольно кряхтя, устраивается опять между моих ног, становится на колени и поддергивает мою безвольную тушку выше, еще шире разводя ноги и смотря вниз. Взгляд его при этом теряет ироничность и приобретает звериную, безумную глубину, которая завораживает…
— Чего сказала? Много умных слов для тупого меня… — бурчит он, медленно, аккуратно входя, и я ощущаю себя трепещущей бабочкой, которую нанизывают на раскаленную иглу… Больно, горячо, невозможно остро… Не могу ничего сделать, только смотрю беспомощно на его лицо, его глаза хищные, грудь волосатую… Боже, какой огромный все же мужик! Везде огромный… Реально, не понять, как помещается. Но, на удивление, помещается. Полностью. Натяжение таково, что, кажется, лопну сейчас, как резиновая кукла.
Но Горелый умело перехватывает под бедра, чуть-чуть выходит и заходит опять… Мягко-мягко, враскачку. Чувствуется, что первый стресс уже снят, и теперь все будет неспешно и долго… И я выдыхаю, расслабляясь и покоряясь…
Член, огромный и влажный, легко двигается во мне, мышцы на руках и груди моего дикого любовника напрягаются так красиво, рельефно, глаза горят жадным похотливым огнем… И меня уносит от этих волнообразных, неспешных движений, от смеси наших запахов, от самого примитивного животного кайфа…
В конце концов, чисто технически, это же тоже можно считать за один раз?
Определенно, можно…
Глава 14
— Ко мне пошли, — говорит Горелый, когда мы, потратив примерно полчаса на окончательное снятие стресса, лежим все на той же, порядком примятой траве. Солнце еще довольно низко, раннее утро, примерно шесть часов, что в деревне, в принципе, уже не раннее, а вполне себе нормальное утро.
Коровы давно ушли пастись, наверно, скоро народ потянется по улице кто куда.
А значит, и мне пора приходить в себя.
Секс, особенно такой животный и горячий, это, конечно, хорошо, но хорошего помаленьку…
Потому я уже минут десять собираюсь с силами, чтоб подняться, сказать своему случайному любовнику: “Спасибо за доставленное удовольствие и спасение моей жизни” и свалить в рассвет. У меня Яська скоро проснется, молока потребует с теплым хлебом…
От одной мысли, что сегодня дочка могла бы меня и не дождаться, продирает дрожью, я невольно жмусь сильнее к теплому, такому надежному боку Горелого, и он не упускает случая показать себя во всей красе.
Потому что предложение его звучит, как приказ, и я на мгновение даже всерьез раздумываю над вариантами. Потом, правда, спохватываюсь и торопливо отползаю в сторону.
— Нет, спасибо… Э-э-э… Мне пора.
— Куда? — голос Горелого полон неподдельного изумления, и взгляд тоже соответствует.
Собственно, как и мой.
Я смотрю на севшего на берегу мужчину удивленно, не догоняя: он что, всерьез сейчас?
— Домой, — пожимаю плечами, — у меня Яська проснулась, наверно…
— Рано еще… — судя по немного виноватому виду, что само по себе невероятно, Горелый напрочь забыл о моей дочери, и теперь судорожно придумывает, что бы такого сказать. Пауза длится, пока он, смирившись с тем, что нормальных аргументов не находится, не выдыхает, — останься.
Это его “останься” звучит неожиданно искренне, и я с еще большим изумлением рассматриваю мрачную бородатую морду, тоже немного потерявшись, как на такое реагировать.
Понятное дело, что остаться я не смогу, да и не хочу, если честно.