— А ты не вставай, — сказала она ему. — Я тебя позову, как только разведу огонь и согрею немного воды.
При свете лампады, горевшей перед изображением Мадонны на комоде, она прошла в комнату детей, а оттуда — на кухню.
Мастро Паоло тоже услышал, что она встала, но, чтобы не сердить ее, остался лежать в постели.
Окно кухни выходило на маленькую квадратную лоджию. Ассунта открыла ставни и выглянула наружу. Она увидела только крошечный кусочек неба да несколько блестевших на нем звезд.
— Слава богу, хоть погода хорошая. Он не так измотается, и нога у него не разболится.
Но со стороны моря на городок медленно надвигались тучи.
Ассунта подошла к печурке и, положив в нее несколько щепочек, бумагу и горсть угля, стала разводить огонь.
Из выходившего во внутренний дворик полуподвала до нее доносились голоса повара и официантов. Там помещалась кухня гостиницы, и из нее постоянно, особенно в обеденное время, к ним проникали голоса официантов и запахи готовящихся блюд. Летом, когда в кухне начинали жарить рыбу или мясо, ей иногда приходилось закрывать окно. Но если она бывала в хорошем настроении и рядом был муж, она пыталась при этом даже шутить:
— Мы по крайней мере можем питаться запахами. Как ты думаешь, не спустить ли мне вниз пустые тарелки и не заказать ли обед на десятерых?
Не успела она поставить воду на плиту, как на кухню вошел Амитрано.
— Зачем ты встал? Огонь только разгорелся.
— Сколько же можно валяться в постели?
Амитрано сел на стул, и по его позе она поняла, что он намерен дожидаться на кухне, пока согреется вода для умывания.
Амитрано не хотел оставаться один в комнате, особенно теперь, когда в нем созрело это решение. Ему было необходимо ощущать присутствие жены. Дети его скоро утомляли. Они бегали, разговаривали, приставали к нему с вопросами, а он хотел, чтобы они сидели спокойно и тихо. Ему надо было только чувствовать, что они рядом. Но одна лишь Ассунта понимала это. Порой, когда дети спали или гуляли, они, оставшись вдвоем, подолгу сидели молча. И не потому, что у них были друг от друга какие-то тайны. Амитрано погружался в свои мысли, а Ассунта старалась угадать, о чем он думает. Они знали, что кроется за этим молчанием и, черпая в нем мужество, время от времени обменивались взглядами.
Сейчас, сидя на кухне, Амитрано смотрел, как хлопочет его жена. Он смотрел на нее и по ее взгляду пытался догадаться, о чем она думает. Ему очень хотелось встать и обнять ее. Поцеловать, как он целовал ее по ночам, когда они принадлежали друг другу и чувствовали силу взаимной любви. Поцеловать ее, не говоря ни слова, чтобы она поняла, как он ее любит, несмотря на все их невзгоды. Обнять ее, влить в нее мужество, которое отнял у нее их ночной разговор, и самому набраться мужества на весь этот день, что ему предстоит провести вне дома.
Но он не двинулся с места. Сейчас жена не поняла бы его или поняла бы неправильно. Удивленная, она, возможно, оттолкнула бы его и, выскользнув из объятий, спросила бы, как это не раз бывало, неужели он не нашел более подходящего времени для своих нежностей. Взглянув на жену еще раз, он стал зашнуровывать ботинки.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— О чем я могу думать? Хотелось бы, чтобы все было уже позади, чтобы я вернулся домой с чем-то определенным.
Он встал, налил воду и начал умываться.
— Ну, будем надеяться! Дать тебе с собой завтрак?
— Хорошо бы! Не придется тратиться на обед. А вечером я поем дома.
Поняв по плеску воды, что Амитрано умывается, мастро Паоло решил, что теперь ему тоже можно подняться. При зяте дочь не станет ворчать на него. Протянув руку, он осторожно взял с комода очки. Комнату освещал лишь свет, проникавший из кухни. Мастро Паоло потихоньку встал с кровати, надел брюки, ботинки и вытащил из-под кровати ночной горшок. Выносить ночной горшок было его обязанностью. И он не уклонялся от этого. Ведь он знал, что таким образом помогает дочери. Так повелось уже давно, с тех пор как один за другим начали появляться на свет внуки. Кроватки их ставились в комнату, где он спал. Всю ночь дети по очереди будили его:
— Дедушка, зажги свет.
Мастро Паоло ощупью находил на спинке кровати грушевидный выключатель и зажигал свет. Не открывая глаз, он сжимал выключатель и ждал, пока внук встанет, подойдет к кровати и справит нужду. Потом, также не открывая глаз, тихонько спрашивал: «все?» и, услышав тихое «да», говорил: «укройся хорошенько». Когда тот снова ложился в постель и затихал, он гасил свет и на несколько секунд открывал глаза, хотя все равно ничего не видел. Когда он снимал очки, перед глазами его стояла лишь мутная серая мгла. Но он не жаловался. Ему, в его возрасте, зрение было уже ни к чему, пусть лучше плохо видит он, чем дочь или зять: они еще молоды, у них вся жизнь впереди. Погасив свет, он некоторое время поводил из стороны в сторону широко открытыми глазами, словно это помогало ему вслушиваться в случайные шумы дома, потом закрывал глаза и пытался снова уснуть.