Потом родился еще сын, еще дочь, пошли другие дети. Теперь его хватало лишь на то, чтобы изредка приласкать кого-нибудь из них или подержать на руках, когда жена не успевала со всеми управиться. Сердце его как бы очерствело, улыбка исчезла с лица, а в глазах появилось скорбное выражение.
«Нет, надо отсюда выбираться. Хуже, чем здесь, все равно не будет. А если это удастся, дети мне когда-нибудь еще скажут спасибо. Теперь главное — это они. Я еще не стар, но многое у меня уже позади. А их я должен вырвать отсюда. Куда угодно, только не оставаться здесь. На мою долю выпали одни лишь страдания да обиды. А завтра такая же участь ждет их».
Делая вид, что просто расхаживает по мастерской, он подошел к детям. Марко и Паоло, уткнувшись в книги, сидели друг против друга за письменным столом.
Почувствовав, что отец рядом, Марко поднял голову, и взгляды их встретились. Амитрано тут же отвернулся и, с деловым видом обойдя вокруг стола, вернулся к окну.
«Ну, ладно, я плохо сделал, разрешив ему дальше учиться. Но ведь он такой способный. Его учитель говорил мне об этом, и теперь в школе им тоже довольны. Не позволить ему учиться было бы грешно».
Догадываясь, что отец думает о нем, Марко сидел, опустив глаза в книгу, но не понимал того, что читает. Он чувствовал себя несколько виноватым, потому что, зная тяжелое положение семьи, все-таки упросил отца позволить ему продолжать учиться. Но ведь если он со слезами умолял его об этом, то только потому, что действительно тянулся к знаниям, и мысль, что придется бросить школу и начать работать, причиняла ему такую острую боль, словно он безвозвратно терял что-то очень дорогое. Чувство вины не покидало его с того самого дня, когда отец принял окончательное решение исполнить его просьбу. Теперь, если Марко ловил на себе взгляд отца или слышал, как тот говорит о бедственном положении семьи, ему казалось, что в этом есть и его вина. В такие минуты ему хотелось убежать куда-нибудь далеко-далеко. Но бежать было некуда, он опускал голову и молча слушал.
Амитрано не заметил, что мальчик заморгал глазами, что ему стоит огромных усилий сидеть, не поднимая головы. Он снова повернулся и медленно пошел в глубь мастерской, стараясь ступать совсем неслышно, чтобы не отвлекать детей от занятий.
«Я мог бы послать его работать, — снова подумал он. — Он работал бы уже второй год, а через несколько месяцев, когда Паоло окончит пятый класс, я пристроил бы и того. Но куда? И потом, раз уж нет у него стремления работать, работа будет ему в тягость».
После пятого класса Амитрано тоже хотел учиться дальше, хотел стать образованным человеком, но это оказалось невозможным. Поэтому, когда учитель вызвал его к себе и сказал, что у Марко большие способности и грех было бы не дать ему учиться, он готов был обнять его и целовать ему руки. Но тут же, почувствовав себя жалким, униженным, ответил:
— У меня только две руки, господин учитель, и вы знаете, что мое ремесло не дает мне постоянного заработка. Кроме Марко, у меня еще пятеро. Что я могу поделать?
Но учитель был человеком добрым и очень терпеливым. Мальчика он подготовит сам, безвозмездно, что же касается книг и платы за учебу, то он похлопочет, чтобы помог попечительский совет.
И все-таки окончательно убедил его собственный сын. Амитрано промучился целый день и всю ночь. Утром, около шести часов, Марко вошел в его комнату. Он надевал в это время башмаки, а жена открывала ставни. Мальчик встал на колени и со слезами на глазах просил разрешить ему учиться дальше. Это он никогда не сможет забыть: полураздетый мальчик стоял на коленях на голом полу, молитвенно воздев руки, словно перед статуей мадонны. По другую сторону кровати молча плакала мать. Ему хотелось взять сына за руки, поднять, заключить в объятия, но он сдержался и сказал твердо:
— Сын мой, ты у меня не один! Что я могу поделать? Ладно, посмотрим. — И почти выбежал из комнаты, оставив его на коленях у кровати.
Из глубины мастерской Амитрано смотрел на сына. Мальчик очень худой, глаза у него запали, подбородок заострился, а губы такие тонкие, что порой их даже не видно. В детстве он был миловидным ребенком, но сейчас стал некрасивым, хотя Ассунта не хочет это признавать. Спасает Марко лишь удивительное выражение его светлых глаз, в них какая-то отрешенность — не то он о чем-то молит, не то чего-то боится, а чего — и сам не мог бы сказать. А вот по черным живым глазам Паоло Сразу можно понять, что у него на уме. Лоб Марко прорезает глубокая морщина, как у него самого. Она не разглаживается, даже когда он смеется. Марко ни на минуту не расстается с книгой; придя из школы, он сперва занимается здесь, в мастерской, а потом дома, как только зажигают свет, снова садится за уроки. Ему не в чем было упрекнуть сына, и он был убежден, что будь у него средства, чтобы мальчик мог учиться дальше, в один прекрасный день он был бы вознагражден. Но разве теперь это возможно? Уже декабрь, а сыну не хватает трех учебников. Попечительский совет знать ничего не хочет, потому что он, Амитрано, не состоит в фашистской партии. А единственный в городке книготорговец сперва продал ему несколько книг в кредит, но теперь не желает слушать никаких доводов.