— Это Элиа! У меня сразу отлегло от сердца! — и, прижав руку к груди, она пошла открывать дверь, бросив по дороге взгляд на счетчик.
От мастро Паоло не ускользнул испуг дочери. Но он сделал вид, что ничего не заметил, решив спросить ее, что это значит, когда они останутся одни. Ассунте тоже хотелось побыть с ним наедине хотя бы полчасика, дать волю своим чувствам, поплакать, испытать хоть временное облегчение.
С неделю назад ко всем ее страхам прибавился еще страх попасться с электросчетчиком. Радиотехник Джузеппе без всякого умысла рассказал ее мужу, «как можно оставить в дураках электриков», и тот, невзирая на мольбы и слезы жены, едва придя домой, последовал дурному совету. Сделать это было нетрудно: достаточно воткнуть булавку в один из проводов у счетчика. Став на стул, можно было обнаружить эту булавку, торчащую из провода, благодаря ей диск счетчика переставал вращаться.
Но Ассунта целый день дрожала от страха. Каждый раз, когда раздавался стук в дверь, сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. Что бы она в эту минуту ни делала, несчастная замирала, съежившись и затаив дыхание. Даже если стук повторялся, она, как ей наказывал муж, не открывала дверь.
Амитрано нелегко было пойти на обман электрической компании. Он тоже очень боялся и каждую ночь решал вынуть булавку, едва рассветет. Но наступало утро, и он откладывал выполнение своего решения.
— Только до тех пор, пока я не найду работу! — оправдывался он. — Мне это вовсе не по душе! Я никогда ничем подобным не занимался. В нашем роду все были честными людьми, могли высоко держать голову!
Чтобы не поддаваться страху, он утешал себя тем, что за небольшие прегрешения и наказание бывает ничтожным. Однако, поразмыслив, приходил к выводу, что это не так. Ведь человека, укравшего велосипед и пойманного на месте преступления, сажали на несколько месяцев в тюрьму. А тот, у кого была фабрика или магазин, преспокойно грабил своих ближних и в тюрьму за это не попадал. Об этом даже в газетах писали! И он обрушивался на уголовный кодекс, который так несправедливо судил разные преступления.
Во время обеда разговор зашел о кризисе. Вернее, говорили мастро Паоло и Амитрано, а Ассунта и дети слушали, поглядывая то на одного, то на другого. Мастро Паоло слышал, как его хозяин рассуждал о кризисе с поставщиками и клиентами.
— Что тут поделаешь с нашей экономикой, да еще в этих краях? — вопрошал Амитрано.
— Кто может сказать, когда кризис кончится? — добавила Ассунта.
— А кто от него страдает? Мы — бедные люди!
— Послушать хозяев, так мы уже на пути к новому подъему, — продолжал мастро Паоло. И спросил у зятя: — Ты помнишь, что было в конце двадцать четвертого — в начале двадцать пятого года? Совершенно исчезли наличные деньги, и не только у нас.
— Как исчезли? Куда же дели их те, у кого они были? — удивилась дочь.
— Деньги уплыли в Америку, в сейфы Нью-Йорка. Тогда можно было недорого купить золото и ценные бумаги, и богатые итальянцы решили таким путем обезопасить себя на будущее.
— А теперь?
— А теперь они в стороне. Они всегда выходят сухими из воды. Расплачиваемся всегда мы! — сказал Амитрано.
— Для них все эти годы — с двадцать пятого по двадцать девятый — были годами тучных коров, — заметил мастро Паоло.
— А мы становились все более тощими день ото дня… — подхватила Ассунта.
— Несчастье в том, что и там, в Америке, бедному люду, а не кому другому, пришлось выносить все это на своем горбу, — сказал отец.
— Но больше всех достается нам, итальянцам. Другим государствам все же не так туго приходится, — заметил Амитрано.
— Из-за этих господ из Рима? — спросила Ассунта.
— А из-за кого же еще? Они разбазарили весь наш золотой запас. Разве не так? Ведь и в нашей стране было золото. Куда же оно делось?
— Казалось, одно это могло открыть глаза нашим дуракам итальянцам. Так нет же, мы, как овцы, идем за бараном.
— А откуда взялся этот кризис? — спросил Паоло.
Отец строго взглянул на него, и мальчик послушно замолчал. Но тесть сделал знак, что хочет ответить.
— Откуда он взялся? — переспросил он. — Этого вам сейчас не объяснишь, подрастете — поймете. — И обращаясь к зятю и дочери, продолжал: — До войны мы тоже жаловались на трудности, но тогда все-таки еще можно было жить.
— В прежние времена «на два и на три» ты мог утром съесть большую булку с обрезками колбасы или ветчины, — сказал Амитрано. И обернувшись к детям, пояснил — На два чентезима хлеба и на три чентезима колбасы. Скажешь колбаснику: «на два и на три», и он тебя сразу понимает. Вот ты и сыт до двух часов.