«Смотри, пожалуйста, именно сегодня оно выкидывает такие шутки!»
— Тогда оставайтесь, но не надоедайте ему, — сказала дочь и стала извиняться перед отцом, что у нее нет кофе. — Мы больше не пьем его. Даже суррогата. — И чтобы не говорить об истинной причине, добавила — И без того все стали такие нервные!
Мастро Паоло, как никогда, хотелось бы сейчас выпить чашечку кофе, но он успокоил дочь, сказав, что и сам отвык от него.
Ассунта села напротив отца и начала расспрашивать, что нового в их краях. Ей временами казалось, что она уехала далеко-далеко, за многие тысячи километров от Трани и никогда больше туда не вернется. Теперь, в мыслях своих сравнивая их нынешнее положение с прежним, она испытывала особенно острую и мучительную тоску по родному краю, где прошла ее молодость.
— Как порт, папа? — вдруг спросила она, взглянув на отца так, словно он должен был сообщить ей какую-то необычную новость.
— Стоит все на том же месте! — резко крикнул Амитрано из другой комнаты. — Уж не думаешь ли ты, что его украли?
Но мастро Паоло в ответ на вопросительный взгляд дочери улыбнулся ей.
Ему вспомнилось утро их отъезда. Что он тогда пережил! Он запер квартиру и ушел в порт. Фонари не горели, но было почти светло. Последние суда, еще не ушедшие в плаванье, стояли под парами у самой пристани, на грот-мачтах у них горели огни. Дальше неподвижными черными пятнами маячили баркасы, готовые с рассветом принять на палубу тяжелые каменные блоки и отплыть в порты Далмации и Албании. Порой запоздавший рыбак быстрым шагом проходил мимо, зажав под мышкой сверток с куском хлеба, и, поднявшись на борт, исчезал в глубине судна.
Некоторые узнавали мастро Паоло. За два года работы в портовой таможне он со многими познакомился в порту. Но в то утро он был рад темноте. Поклониться в ответ, пожелать хорошего улова стоило ему больших усилий. Ему трудно было даже поздороваться с этими людьми, чья жизнь была так же тяжела, как и его, с людьми, которым он сочувствовал, которых понимал. Он чувствовал себя всем чужим и далеким, и этим рыбакам тоже, ведь бывают в жизни такие минуты, когда люди ничем не могут помочь своему ближнему.
Он пошел на дальний конец мола, сел под маяком и стал глядеть в открытое море. Небо было сплошь затянуто тяжелыми облаками, и вода от этого казалась густой и черной как смола.
«Они попадут под дождь. Но если поторопятся, вещи не успеют промокнуть». И он старался угадать, когда начнется дождь. Так он просидел неподвижно больше часа. Он не видел моря. Для него оно не существовало. Не существовало вообще ничего. Была только боль, засевшая в глубине его существа. Казалось, она даже материализовалась, уплотнилась, превратилась в какую-то молчаливую бесцветную глыбу, которую ничто не в силах сокрушить. А ведь сколько раз, бывало, море успокаивало его! Как он любил смотреть на эти волны, устремив взгляд вдаль. Но в то утро даже море не приносило ему утешения. Он не мог, не хотел смириться, как обычно, его душа не могла раскрыться навстречу этой безбрежности, этому шуму прибоя, волнам, бьющим о стенку мола, непередаваемым переливам красок предрассветного моря. Время от времени до него долетал резкий звон большого соборного колокола, и это выводило его из оцепенения.
«Звоните, звоните! Моей семьи вы все равно не вернете! Уж такова, видно, моя судьба — одиночество. С этого я начал, этим и кончу».
Ему стало холодно, сырость пронизывала его до костей; но он не хотел поддаваться этому. Вокруг еще стояла тишина, и в свете занимающегося утра все только начинало принимать четкие синеватые очертания. Море лежало серовато-черное, плоское и лишь в горловине бухты было испещрено мелкой рябью от будораживших его течений.
«Сейчас они уже проехали половину пути. Через час будут на месте».
Ему все еще не верилось. Значит, они действительно уехали! И навсегда! А он остался здесь один…
Он понял, что до этого дня мог еще надеяться, что и у него есть какая-то цель в жизни, но отныне он никому больше не нужен. И все же он готов был вынести и это последнее испытание, лишь бы знать, что его близкие станут жить хоть немного лучше, лишь бы им хоть чуточку улыбнулось счастье.
«Ведь мне уже шестьдесят девять лет. Хорошо ли, плохо ли, свою жизнь я уже прожил. Ни к чему вспоминать все то тяжелое, что выпало на мою долю. Что было, то прошло. Но они! Ведь они имеют право на счастье! Моя дочь, зять, дети! Главное — дети, эти невинные создания! Они не должны страдать. Я отказываюсь от всего и еще раз — от всего, но они не должны испытать того, что испытал я!»
Он поднялся и пошел к дому.