Гроб вновь поставили на катафалк. Кучер хлестнул лошадей, и они понеслись галопом. Провожающие остались на паперти, глядя вслед удалявшемуся катафалку. Час погребения уже прошел, оно должно было состояться ка другой день утром. Марко больше не плакал, и Паоло тоже. Мимо проезжали экипажи. Они медленно ехали по той же самой дороге, что и катафалк, который стал уже едва заметной точкой.
— И подумать только, что в Трани у него есть свое место — ниша, — сказал отец. — Он давно приобрел ее… Неужто же счастье так никогда нам и не улыбнется?! Ведь там похоронены все его близкие, отец, мать, жена. Бедный папа!
Джузеппе ничего не сказал. Когда они двинулись в обратный путь, он крепко обнял мальчиков за плечи.
VIII
Заплесневелый хлеб
Со времени смерти мастро Паоло прошел месяц. Дни проходили за днями, не принося Амитрано никаких изменений, никакой работы. Был уже июнь, начинался мертвый сезон.
В то утро, как это стало привычным за последние две недели, Ассунта велела детям пойти на кухню и побыть там, а сама вернулась в коридор.
Амитрано, стоя на стуле, старался выдернуть булавку из провода, ведущего к счетчику. Время шло, и сознание вины все больше тяготило его, поэтому он решался на эту манипуляцию лишь с наступлением темноты. Возвращаясь домой из мастерской, он втыкал в провод булавку, а утром вытаскивал ее. Дни становились длиннее, и смеркалось все позже. Таким образом, они могли чувствовать себя немного спокойнее. Однако дыра в проводе стала уже такой большой, что если бы кто-нибудь пришел проверять счетчик, ее наверняка заметили бы. Поэтому каждое утро Амитрано загораживал это место горшком с пышным цветком, а под ним стелил вышитую салфеточку.
Когда он слез со стула, Ассунта позвала детей из кухни. Но они уже знали, в чем дело: в первый же день они подглядели за отцом и поделились друг с другом секретом. Но ни один из них не осмелился что-нибудь сказать по этому поводу. Все, что они думали об этом, оставалось в их головенках и выражалось лишь во взглядах, которыми они обменивались.
Трое старших поняли, что отец делает со счетчиком что-то запретное. Они улавливали это во взорах матери, в ее недомолвках, в словах, произнесенных шепотом, когда отец забирался на стул и что-то долго возился со счетчиком. Иногда отец сердился и требовал, чтобы мать замолчала, не заставляла его нервничать, а то, того и гляди, его ударит током.
Эти запретные манипуляции в представлении детей были связаны с нищетой, в которой они жили. Дети говорили себе, что, уж конечно, отец не стал бы заниматься такими делами, если бы у него была работа. Для них это было в какой-то степени оправданием, и Марко находил тут основание для искренней и убежденной защиты отца, когда проходил мимо казармы карабинеров и заглядывал туда. Парни в военной форме входили в одну дверь и выходили из другой, а часовой с винтовкой каждый раз становился во фронт и отдавал честь. Марко выдвигал в защиту отца такие доводы и выставлял такие требования, всей противоречивости которых он не понимал. Мальчик вполне искренне считал, что силы порядка обязаны изменить нынешнее несправедливое положение вещей. Карабинеры не могут наказывать за преступление, явившееся следствием лишений и внутренней борьбы. Нечто вроде «do ut des»[1]: улучшите условия нашего существования, сделайте так, чтобы у всех была работа, и вы увидите, что мой отец и не подумает делать того, что делает сейчас.
А силы порядка — это и есть люди в форме карабинеров, которые, получив увольнительную, группами проходили мимо мастерской Амитрано, а некоторые из любопытства даже заглядывали туда. Это немного успокаивало Марко, он повторял себе, что, будь у его отца хоть какая-нибудь работа, никто из них не имел бы повода его упрекнуть, а он мог бы стоять у порога и смело смотреть каждому из них в глаза, а не подглядывать, как теперь, из глубины мастерской, стараясь определить, что их интересует, когда они задерживаются у витрины.
Перед тем как уйти из дому, отец велел Паоло не ходить сегодня на поиски работы, а ждать его. Ассунта поняла причину этого распоряжения, но она все еще надеялась, что в последнюю минуту муж изменит решение, созревшее за ночь.
— Чем я рискую? — говорил ей Амитрано. — Хозяин меня знает, он ничего не заподозрит. Улучив момент, приказчик передаст мне два свертка и… все в порядке… Не дурак же он, чтобы самому подвергаться опасности. В общем, надо только сохранять хладнокровие и спокойно выйти из молочной. Вот и все. Надеюсь, я сумею это сделать. Я обдумал все за и против. Боже мой, почему бы этому не получиться? Сумка у меня большая.