После смерти мастро Паоло Ассунта попросила у синьоры какую-нибудь, пусть даже поношенную, одежду для детей, и Марко ходил туда за двумя парами брюк и двумя куртками, принадлежавшими сыновьям Дельмонте. Там он познакомился с младшим сыном, Эрнесто, который был на два года моложе его. Они потом встречались еще несколько раз и болтали. Вернее, Марко старался расспросить Эрнесто о школе и предметах, которые там проходили. Но дружбы между мальчиками не получилось, и Марко стал избегать этих встреч.
Сейчас дорогой он думал, что хлеб этот они будут есть сами, и открытие было невеселым. Но не потому, что он считал зазорным есть чужой черствый хлеб. Грустно было и само это открытие, и то, что мать решилась выйти из положения таким путем. Была и еще одна более глубокая причина, в которой он даже себе не хотел признаться. В нем нарастало чувство протеста, он уже испытал это, когда ходил за поношенной одеждой к Дельмонте для себя и для брата. Эта щедрость казалась ему больше похожей на милостыню, прикрываемую словами сочувствия к участи бедняков. Люди зажиточные бросали беднякам только слова ободрения да иногда мелочь из своего кошелька. Мать, которая довольствовалась очень малым, обычно твердила: «Дареному коню в зубы не смотрят!», но прав был дедушка, когда говорил ей, что мошенники всегда пользовались этими поговорками, чтобы притеснять и угнетать слабых, особенно в их краях. Эти поговорки были созданы самими бедняками и передавались из поколения в поколение, чтобы как-то объяснить свое печальное положение. Но затем поговорки стали использовать богачи для оправдания своего положения, совершенно иного, чем у бедняков. В таких случаях все зависит не столько от истинного значения слов, сколько от выразительности, которую придает им тот, кто их произносит. Это лицемерие богатых, прикрывающееся благим намерением творить добро, точнее, желанием видеть благополучными своих ближних; лицемерие, молчаливо устанавливающее фактическую дистанцию, которая отделяет их от бедняков и заставляет благодарить бога за его милости в расчете, что он и дальше будет им покровительствовать.
В последние дни мать вечером наливала в большую миску воды, немножко оливкового масла, клала соль и майоран, а затем куски черствого хлеба. Размоченный хлеб казался совсем свежим, а майоран приглушал затхлый запах. Она разливала это месиво половником по тарелкам и сверх того оделяла каждого еще куском вчерашнего хлеба, чтобы подбирать им капли воды и масла, оставшиеся на тарелке. Дети были уверены, что черствый хлеб залежался в их доме; они не понимали, что это не могло быть, ведь хлеба у них никогда не оставалось.
Синьора встретила Марко очень любезно и повела в кухню.
— Сейчас посмотрим, — сказала она. Открыла большой нижний ящик буфета и запустила туда руку.
Марко стоял посреди комнаты, неподалеку от буфета, и следил за ее движениями. Уже по тому, как синьора сказала, что сейчас посмотрит, мальчик был уверен, что хлеб найдется.
«Слава богу, — чуть не вырвалось у него. — По крайней мере хлеб у нас будет».
Он подавил вновь возникшее было у него чувство скрытого протеста, вспомнив о матери, которая ждала его дома.
«Она будет довольна. Может, это не такой уж черствый хлеб…»
Синьора стояла к нему спиной и продолжала ворошить куски хлеба в ящике, словно хотела выбрать что получше. Потом, придерживая мешочек, свободной рукой стала бросать в него хлеб. Марко ждал и не решался спросить, не помочь ли ей держать мешочек. Он словно прирос к полу, и сердце у него билось в такт падающим кускам. Когда мешок был почти полон, синьора задвинула ящик и подошла к мальчику.
— Влез почти весь хлеб. Остались одни крошки. Но пока маме этого хватит. Через несколько дней у нас накопится еще. С моими-то сыновьями!.. — она завязала мешочек и передала Марко. — Я сама принесу хлеб. Кстати, и вас навещу. Скажи это маме. Через несколько дней. Все не хватает времени, — она погладила его по голове и проводила до дверей. — Передай привет маме.
Синьора уже несколько раз была у них и говорила с Ассунтой. Но только однажды дала ей десять лир, сказав, что нуждающихся очень много и комитет старается помогать всем помаленьку. Но это было простой отговоркой. Ей не понравился образ мыслей Амитрано. Она поняла, хотя никогда не беседовала с ним, что это, видимо, человек гордый, свободолюбивый и, следовательно, некоторым образом дерзкий. Всячески откладывая на будущее оказание помощи, как было и в этом случае, она рассчитывала, что сумеет укротить Амитрано и через посредство жены наставит его на верный путь. Поэтому синьора не скупилась на обещания, советы и повторяла, что она и сейчас всей душой рада была бы помочь им, если бы средства комитета это позволяли. Таким образом, пообещав Ассунте помощь, она тут же лишала ее надежды, за которую та готова была ухватиться, как за соломинку. Впрочем, Ассунта ничего не рассказывала мужу об этой благотворительнице.