Паблізу. Сардэчна. Здаля.
Мы будзем з табою часова —
Праменьчык,
Іскрынка,
Ралля.
Спяшаемся часта дарэмна.
Марудзім на пошасць і зло.
Мы будзем з табою ўзаемна —
Каліна,
Слязіна,
Святло.
Глядзі, як заранка трапеча
Над шапкай зялёнай галля!
Мы будзем з табою навечна —
Карэньчык,
Каменьчык,
Зямля.
Таким вот знаковым стихотворением оканчивается томик избранного Евгении Янищиц, еще прижизненный, подытоживший сделанное в поэзии за двадцать пять лет. Это было подытоживание сделанного, а не самой жизни.
В ту глухую пору листопада, говоря словами Бориса Пастернака, когда в небе последних гусей косяки, Женя в конце дня забежала ко мне в кабинет в Доме литераторов. В хорошем настроении, вся стремительная, веселая. Пошутила, что я погряз в чиновнической работе. Предупредила, что на днях пригласит к себе, что в компании друзей отметим ее прошедший сороковой день рождения, и посмотрим ее новую квартиру на восьмом этаже в элитном доме, с которой открывается прекрасный вид на Свислочь. И стремительно, взвихренно исчезла из кабинета.
И в кошмарном сне мне не могло привидеться, что через пару дней в том же кабинете под приспешивающие звонки из ЦК буду писать некролог по ней, по Жене, по Евгении Янищиц:
Запамятай такою, як была,
Здзірала як нясцерпныя кляйноты.
Смяюцца вочы, поўныя святла.
А на губах — гарчавінка самоты.
Но через годы она вспоминается мне, прежде всего, с белыми листиками стихов, и то, как легко они слетают у нее с руки. В жизнь. В вечность. А сама она уже недостижимо высоко и далеко. И мне, земному человеку, доселе больно и будет больно оттого, что она там, а не здесь, на этой грешной и любимой земле.
Написанное остается жить
Теплая затяжная осень на прощание подарила солнечный, ласковый день, не последний ли перед грядущими дождями, когда загуляют холодные ветра, которые отряхнут на землю отяжелевшую листву. И от былой осенней красоты останутся только набухшие влагой ветви, густой сделается зелень сосняка и сумрачными станут ели.
А пока было солнечно, казалось, небо стало выше от солнечности и еще радовала молодой свежестью озимь на небольшом поле, окруженном лесом. В конце его стояли в солнечном свете березы, и было видно, как над ними взлетела стайка тетеревов и разместилась на деревьях, чернея черными комами.
Под соснами, на другом конце поля, у больших камней, горел костер. Пахло прогретой боровой сосной, а из леса веяло влажной грибной сыростью.
Тут, под одной из сосен его ожидала грибная удача: самый настоящий, крепкий боровик, запах которого кружил голову. Удача улыбнулась ему, грибнику и огнепоклоннику, потому приятно было сидеть на теплом камне, смотреть на озимь, чувствовать лицом и руками солнечное тепло и, возможно, думать о книге, которая писалась уже в голове, о книге воспоминаний, немного грустной, с горчинкой боли по уже ушедшим из жизни друзьям, да и об уходящем празднике жизни.
Все, написанное Валентином Блакитом, — художественное отображение мира, прожитого и пережитого, в нем личный жизненный опыт, время в десятки лет, которые уже видятся как история, на которую мы смотрим уже другими глазами и к пониманию которой подходим с новыми мерками. Это касается, прежде всего, социально-политических реалий, острых проблем и коллизий недавнего минувшего, которые присутствуют в повестях Валентина Блакита. Но, как и у каждого настоящего писателя, они, эти проблемы и коллизии, — только фон, делающий подсветку вечным и неисчерпаемым жизненным темам — жизни и смерти, добра и зла, любви и долга, человеческой доброты и чести, духовного наследия и ответственности за прошедшее, темам, которые стремится постичь, понять каждое поколение, и добавить ко всему что-то свое, неповторимое. Это всегда было главным в настоящей литературе.
Почти все написанное Валентином Блакитом без натяжек соответствует этим критериям. По непонятным причинам (есть тут доля вины и самого автора) повести не переиздавались более двух десятилетий, и потому для молодых читателей творчество Валентина Блакита оказалось терра-инкогнито. Издание книги писателя для большинства читателей стало бы новым открытием автора, его повестей, населенных активными героями, которые ищут истину, постигают сущность бытия, утверждают человеческое достоинство, справедливость и другие моральные ценности. Даются эти поиски зачастую нелегко и непросто, с издержками и потерями. Но на фоне сегодняшней заполоненности книжного рынка чтивом, криминальщиной, активные по своей жизненной позиции, глубоко моральные произведения Валентина Блакита были бы отнюдь не лишними. В свое время один из российских критиков (почти все повести Блакита были переведены на русский язык и изданы в московских издательствах) причислял их к той литературе, которая готовила перестройку в сознании людей, а воспитательный потенциал художественной литературы, как правило, никогда не ограничивается одним поколением.