Последний раз мы виделись с Максимом Танком, наверное, в начале весны 1995 года, в больнице лечкомиссии. Я лежал на третьем этаже, в соседних палатах пребывали Виктор Туров и Александр Кищенко, Евгений Иванович — этажом выше. В конце дня Кищенко пришли навестить его помощницы, мастерицы- гобеленщицы. Милые женщины хотели навестить и Максима Танка. Кищенко зашел ко мне:
— Алесь, мои помощницы хотят навестить Евгения Ивановича, я тоже, но близко с ним не знаком. Пойдем вместе с нами.
Евгений Иванович лежал в двухместной палате с холодильником, с телевизором. Одет от был в темно-синий больничный костюм, стриженный под ежик, от этого совершенно непохожий на самого себя, привычного своей и в старости красивой шевелюрой. Почему-то он показался мне и меньше ростом, и совсем худеньким.
Гостям он обрадовался, разговорился с Кищенко, обращаясь к нему привычным своим словом «друже», охотно фотографировался, женщины отщелкали, наверное, целую пленку. К сожалению, Кищенко скоро и неожиданно умер после выхода из больницы, и я не успел побывать у него, хотя об этом мы договаривались. И тех последних фотографий с Евгением Ивановичем у меня нет.
После того, как гости распрощались, он придержал меня, усадил рядом на кровать. Его сосед дипломатично оставил нас, покинув кулек лущеных грецких орехов. Мы говорили обо всем, без всякого лада и связи, но он кругами все возвращался к тогдашней разрухе и неразберихе в стране. Человек советский по прожитой жизни, он был растерян после развала СССР.
Он то и дело повторял: «Ну ладно, мы то прожили, а дальше как? Как внуки наши будут?» И как бы между делом показывал мне больные распухшие ноги, даже о сказанном ему докторами «ваш жизненный ресурс исчерпан» сказал вскользь. Главное, как будут жить внуки. Искренне, с болью.
Потом ему позвонила жена. Он успокаивал ее, просил не волноваться, говорил, что его через день обещали выписать, опять успокаивал, что все будет хорошо, что у них все «опять будет как за тем часом», эту фразу он произносил по- польски, хотя знал, что в молодость возврата нет. На глазах у него были слезы.
— Собирается приехать навестить? Как она приедет? По квартире на коляске передвигается. Пока дети на работе, мы с коляски вдвоем еле на кровать перебираемся, сил не хватает. Потом сидим на кровати и оба плачем...
И не отпускал меня из палаты. Медсестра уже несколько раз приоткрывала дверь, и чтобы не видел Евгений Иванович, показывала на часы, укоризненно кивая головой. А потом зашла в палату и демонстративно не выходила. Надо было расходиться. И тут Евгений Иванович неожиданно сказал:
— Давай, друже, простимся.
Я попробовал растерянно лепетать, что мы еще будем видеться, что ждем в редакции его стихи... Он спокойно остановил меня:
— Я старший, я лучше знаю.
Мы обнялись и трижды расцеловались.
Медсестра растерянно и испуганно глядела на нас.
И действительно знал: больше Евгения Ивановича я не видел — ни живого, ни мертвого.
Он тогда выписался из больницы, возвратился домой, потом похоронил Любовь Андреевну, написал подборку стихотворений и передал редактору, Сергею Ивановичу Законникову. Я рассказал ему о нашем последнем разговоре в палате, о вердикте докторов и предложил поставить стихи в летний номер. Сергей Иванович грустно улыбнулся:
— Саша, старик мудрый. Он предвидел это и попросил стихи поставить только в его, сентябрьский номер.
В августе Максима Танка не стало, поэта Божьей милостью, который однажды сказал, что был бы счастлив, если бы знал, что и через сто лет после смерти, люди будут помнить хотя бы одно его стихотворение.
И теперь, когда я слышу имя Максима Танка, оно неизменно ассоциируется у меня с его словами: «Можа, мы апошнія паэты, што вось так цікавяцца зямлёй».
Он и сам ушел в свою землю, чтобы лежать на деревенском кладбище рядом с матерью и отцом.
Ужин с Брылем
В мою жизнь Брыль вошел с детства, даже смутно помню обложки «Зялёнай школы» и «Ліпкі і клёніка». Знание, что их написал Янка Брыль, пришло, когда был уже старшеклассником и сам пытался писать. С тех пор читал все написанное Брылем. Да и моя литературная жизнь была непосредственно связана с Иваном Антоновичем, с его вниманием и помощью. Неблагодарная это вещь набиваться в ученики к великим писателям, когда их уже нет в живых. Вот доживу и прочту в его дневниках, что он сам так считал, буду и рад, и благодарен, а если и не прочитаю, все равно был и буду признателен. Но и теперь, когда напишу новую вещь, где-то есть в подсознании, что это прочтет Брыль.