========== Пролог. ==========
— «Не пей», — говорила мама. «Не пей», — просил Стив. И что я сделал? Ну конечно…
Баки шёл, покачиваясь, по тёмной улице и тихонько бубнил себе под нос. Жадно вдыхал грудью тёплый ночной воздух. Из подворотни донёсся сладкий, игривый смех, и Баки, повинуясь вколоченным с малолетства правилам, завернул туда. За железной пожарной лестницей у самой стены дома в густоте теней целовались двое. Парочка.
Баки хмыкнул, поправил съехавшую на левый бок форменную фуражку и прокашлялся. На первый взгляд всё происходило по обоюдному согласию.
— Прошу прощения… мэм, всё в порядке?
Из тени ойкнули, тела расцепились, и «мэм» неожиданно превратилась в невысокого широкоплечего паренька. Баки снова закашлялся, уже от удивления, и интуитивно отступил назад.
— Всё в порядке, — ответили ему из полутени звонким баритоном. Голос звучал настороженно — двое уже приготовились то ли драться, то ли убегать. Баки понял это и скривился — марать китель перед отъездом было не с руки. Да и… подумаешь, невидаль. — Что-то случилось?
— Нет, нет. Я просто мимо…
Он махнул рукой, развернулся по-армейски, на пятке, и вышел из подворотни.
Пьяный дурман как-то резко схлынул, словно стёк к ступням и остался на дороге в тени. Баки шёл, намеренно вышаркивая пяткой по асфальту. Фуражка ни с того ни с сего стала давить, а китель вдруг так потяжелел, что от него до зуда хотелось избавиться.
— Ничего особенного, — прошептал он, смотря себе под ноги. — Как же.
За такое в Бруклине били. Выслеживали целыми компаниями и били распоясавшихся голубков, учили уму-разуму. За такое выгоняли с работы или учёбы. За такое… убивали порой.
Такое Баки видел в Бруклине не в первый раз. Совсем не в первый и, видимо, не в последний. А слухи долетали и того чаще.
Внутри, под самым солнечным сплетением, стало невыносимо гадостно. Баки тяжело вздохнул и, наконец, огляделся. Горько хмыкнул. Он отклонился от курса «к дому родителей» ровно квартал назад. Ноги сами вынесли его на Седьмую улицу, к их со Стивом убежищу. Скромному и убогому жилищу, комнатке четыре на четыре с небольшой прихожей, одновременно служившей и кухней. Обычный дощатый барак, было бы на что смотреть.
Нигде Баки не чувствовал себя лучше и спокойнее.
Нигде не чувствовал себя на своём месте больше, чем там.
Несмотря на поздний час, город не спал. По улицам неторопливо шли, переговариваясь, редкие прохожие. Почти все немного навеселе, но никто — чересчур. Старк Экспо всколыхнула всех, и заинтересованных, и скептиков, которых нашлось немало. Все одинаково стояли, разинув рты. Разница лишь в том, что когда гравитационная система заискрила, и машина упала прямо на сцену, напугав первые ряды, скептики тут же принялись хаять гений невозмутимого Говарда Старка. Это, конечно, не отменяло уже свершившегося на их глазах чуда. Люди до ночи ходили воодушевлённые. В воздухе висело ощущение как после праздничного салюта, весёлых танцев и доброй массовой попойки. Город взбудоражено гудел, жил, люди улыбались и спешили по своим делам, и, казалось, никому не было дела до того, что буквально за океаном гремит страшная война.
Баки вздохнул, поморщился и поднял голову.
На втором этаже тускло светилось окно — их окно. Наверняка, Стив сидит за столом и рисует под светом обшарпанной настольной лампы. Обещал не ждать, они фактически попрощались перед очередным призывным пунктом, куда понесло Стива. Баки хотел, чтобы он пришёл на вокзал провожать, но сказать об этом не решился. Он последнее время вообще много чего замалчивал.
Стив обещал не ждать, и подсознательно ждал. От этой мысли сосущая под солнечным сплетением дыра успокоилась и затихла. Стало теплее, намного теплее. Баки улыбнулся и, толкнув дверь, полетел по изученной вдоль и поперёк тёмной лестнице наверх, перепрыгивая через ступеньку. Хмель если и давал о себе знать, то начинающейся неприятной тяжестью в затылке, а никак не желанным алкогольным отупением. Жаль. Баки бы не отказался сейчас побыть немного под его спасительным маревом. Он сам понять не мог, зачем всё-таки пришёл сюда.
Стив и правда рисовал. В одной майке и широких трусах, больше похожих на килт.
Баки улыбнулся и замер в проёме комнаты. Его левая рука слепо шарила по кителю, освобождая оставшиеся в петлях пуговицы. Баки смотрел на Стива. Тот, в ответ, отложил карандаш, отодвинул альбом и повернулся всем корпусом, всем собой навстречу. Улыбнулся едва заметно.
— Я думал, ты сегодня ночуешь у родителей.
Баки вздохнул.
— Я тоже так думал.
Он прошёл в комнату, с наслаждением скинул китель с плеч и повесил его на свободный стул. Нужно было ещё что-то сказать, что-то важное или глупое, но язык стал весить сотни фунтов в момент и не хотел двигаться. Баки хватило только на то, чтобы подойти ближе, осесть рядом со Стивом, у самых его ног, как побеждённый, прирученный зверь. И положить голову на острые колени.
Он закрыл глаза и весь растаял, раскис в тот момент, когда почувствовал в волосах на затылке руку Стива.
— Твоя мама будет ругаться.
Ругаться, хмыкнул Баки про себя. Да она поднимет вой до небес. Но это будет завтра, а значит — не важно.
— Не начинай, — попросил он вслух. — Переживу.
— Вот-вот, ты-то уезжаешь, а я…
Стив осёкся, и Баки даже поднял голову, чтобы посмотреть на него. Недоговаривает? Нет, всё в порядке.
— Чем закончился твой самонадеянный поход в пункт призыва? Каждый раз боюсь, что вместо допуска тебя посадят. Серьёзно, сопляк. Может, хватит испытывать судьбу?
Стив впервые ничего не сказал. Издал какой-то неразборчивый звук и вдруг согласился:
— Может, и хватит. А может, и нет. Кто его знает.
Баки только покачал головой, как мог в своей коленопреклоненной позе, сильнее зарываясь носом в ткань. Она пахла Стивом — именно тот запах, запах тела, плоти — тот самый, от которого в голове Баки становилось мутно, грязно и жарко.
Стив гладил его по голове, оставляя проборы волос, захватывая пряди между пальцами. Он с лёгким усилием давил на затылок, от макушки к шее, и Баки от этого становилось так невыразимо легко и хорошо, что хотелось плакать.
— Я так устал, — сказал он вдруг в колени Стиву, сам толком не понимая, о чём именно хотел пожаловаться. Вариантов было множество. — Так устал, Стиви…
Стив вздохнул и после недолгого молчания ответил:
— Хотел бы я сказать, что скоро отдохнёшь, да не могу. Ты и сам понимаешь.
— Война, — тяжело выговорил Баки. Само слово цеплялось за нёбо и не хотело выходить наружу.
— Война. Ничего хорошего. Потом отдохнём, — сказал Стив, вкладывая в свои слова столько веры и беспечности, сколько смог у себя найти.
Баки, собравшись с духом, пропустил руки под коленями Стива и обнял их.
— Хочу быть с тобой, — ровно, веско выдохнул он.
— Ты и так, — ответил Стив, ничуть не сопротивляясь. Это придало Баки сил и смелости.
Стив в этой квартире — в их квартире, дома — становился мягким и совершенно неконфликтным. Чувствовал себя здесь, точно в крепости. Его стержень, натура, от язвительности которой Баки и сам порой был бы рад сбежать куда подальше, да хотя бы домой к матушке, словно засыпала на время, и под тёплым пледом положительных эмоций, что дарила им их берлога, не казала носа наружу. Словно эти хлипкие дощато-кирпичные стены могли защитить. Словно этой каморки Стиву хватало, чтобы чувствовать себя счастливым, чувствовать себя в безопасности.
Но Стив и правда чувствовал — Баки мог поклясться в этом.
Конечно, дело было не в квартирке. Точно не в стенах и не в расположении — обычный тёмный райончик Бруклина, не хуже и не лучше многих. Дело было в тех мелочах и эмоциях, которые они испытали, живя здесь. В печалях и радостях, в их — одних на двоих — воспоминаниях. Дело было в сколоченном Баки собственноручно мольберте у окна. Раскиданных на полу под ним тюбиках, почти скрученных до основания — с остатками масляных красок. В едва уловимом запахе растворителя и огромном стеллаже справа от кровати Стива. Они собрали эту махину ещё в юности, а после смерти матери Стива перевезли со всей мелочёвкой сюда, на новое место. На нём жили прочитанные ими обоими книги, камушки с побережья, папки со старыми рисунками и стакан с простыми карандашами разной степени сточенности, часть из них стояла с искусанными кончиками как свидетельство задумчивости и меланхолии. Здесь было очень много их двоих, и если здесь Стив мог расслабиться, Баки оставалось только одно — радоваться за него.