— Баки, — раздаётся вдруг из темноты, и от этого голоса он вздрагивает, а затем неосознанно вдыхает глубже. — Баки, Баки, это я… Стив.
Над ним наклоняются, и вместо потолка он вдруг видит. Стив, господи. Точно такой же, каким он оставил его в Бруклине после той ночи перед отправкой на фронт, когда он наговорил Стиву много лишнего… он точно такой же, и форма сидит на нём мешком, а каска на голове явно велика. Он всё тот же, и он… тут, в заднице Европы, а не дома в Нью-Йорке.
— Чёрт, Стиви… Что ты тут делаешь? Какого чёрта ты тут…
— Меня взяли в армию. Тише, Бак, — шепчет Стив и долго, очень долго расправляется с удерживающими запястья ремнями. — Сейчас мы уйдём отсюда. Тише. Скоро тут станет жарко.
А после он с его помощью кое-как шевелится, садится и свешивает ноги со стального стола, и Стив склоняется к его коленям и вдруг утыкается каской в живот, жадно вдыхает с грязных, прорванных кое-где штанин его запах.
— Какой же ты идиот, придурок, тупица, Бак. Как ты посмел попасть в плен? Ты ведь обещал мне, и что же ты делаешь?
Он запоздало понимает, что Стив всхлипывает, а штанина становится мокрой, и в том месте кожу жжёт.
Он хочет запустить пальцы Стиву в волосы и сказать, что всё хорошо, что теперь всё — точно — будет хорошо. Но его рука натыкается на каску и безвольно сползает по ней вбок. Он смотрит на тонкую, несуразно длинную шею Стива там, где край каски. Она влажная от пота и перепачкана то ли землёй, то ли сажей.
— Я был уверен, что тебя не призовут, — говорит он зачем-то.
— Я был уверен, что у тебя хватит ума не попасться в плен, — парирует Стив, приподнимая голову с колен.
Он разгибается, и едва достаёт ему, сидящему на столе, до подмышек.
— Нам надо уходить, Бак. Сейчас.
Он кивает. Стив хватает его тонкими, привычно холодными пальцами за ладонь и тащит к выходу.
Его штормит. Стены вокруг пляшут и замирают под разными углами. Стив кажется то мелким сопляком, то — внезапно — тренированным атлетом с горой мышц, ростом выше его на полголовы. Баки встряхивается и щурится. Нет, мелкий. Стиви, родной. Какого же чёрта ты здесь? ..
Он идёт медленно, мысли путаются. Вся его тяжёлая кровь, кажется, устремляется вниз, к ногам, и делает их неподъёмными, будто свинцовыми. Каждый шаг — как преодоление, и Стив, что-то взволнованно бурчащий себе под нос, взваливает качающегося Баки на правое плечо.
— Какой же ты тяжёлый! И когда ты успел отъесться?
Его мутит, но он всё равно смеётся — рвано, задыхаясь от собственных всхлипов.
— Ты знаешь, — говорит он сквозь хриплый смех. — В лабораториях Золы на удивление неплохо кормили. Иначе я бы коньки отбросил ещё раньше, до уколов и облучения.
— Облучения? О чём ты?
— Потом, Стиви. Если мы выберемся отсюда, — он замолкает и хмурится, сосредотачиваясь на переставлении ног, потому что тело совершенно не хочет слушаться, — если мы уйдём отсюда живыми, я расскажу тебе страшную сказку на ночь.
Они идут по длинному тёмному коридору и молчат, но он вдруг добавляет, потому что не в силах утаить:
— И даже если нет, Стив… Я очень рад, что ты тут. Я думал, ты мне мерещишься.
Стив останавливается на миг как вкопанный и хмыкает. Сжимает его руку покрепче на своём плече и говорит:
— Мерещусь, выдумал же. Не дождёшься.
Они доходят до развилки, и Стив, тяжело вздыхая, сгружает его по стеночке на пол.
— Посиди немного, — отвечает Стив на вопросительный взгляд снизу вверх, утирая лицо рукой и только размазывая по нему пот и сажу сильнее. — Я разведаю путь и вернусь.
Вдалеке начинают частить автоматные очереди, и раздаются басовитые залпы — ху-у-бух, ху-у-бух. Стены вздрагивают, но Стив бесстрашно отправляется в правый коридор, едва освещённый из разбитых окон под потолком.
Он прижимается гудящим затылком к успокоившейся стене, блаженно закрывает глаза и растягивает губы в улыбке. Может, это только сон, но насколько же приятный. Стив. Стиви пришёл за ним. На войну, на оккупированные территории, в плен. Он тут, а это означает, что теперь всё будет хорошо.
Смотреть такие сны тепло и томно, и он с радостью согласился бы смотреть их на постоянной основе.
Он сидит и ждёт Стива, и в какой-то момент всё же задрёмывает под рокот залпов.
Непонятно, что приводит его в чувство — разорвавшийся почти над головой, парой этажей выше, снаряд или внутренний жаркий толчок из-за едва слышно оброненного сверху «Баки». Он распахивает глаза и видит, как край чёрной ткани исчезает за поворотом, поднимая пыль с пола. Он вздрагивает, осматривается и понимает — Стива нет. Он не вернулся.
Встать требует таких усилий, что он думает — лучше бы разгружал вагоны в Бруклине, в доках. Узкоколейка подходила к самым крайним амбарам, и порой приходилось разгружать уголь для баркасов, стоя прямо на чёрной горе внутри распахнутого грузового вагона-прицепа.
Он всё же встаёт и, чуть помедлив на развилке, поворачивает направо.
Возможно, ему мерещится, но впереди пляшет чёрная тень. Он не знает, что это, но тень огромна, больше и выше его. Она всё отдаляется, и приходится припустить вперёд, игнорируя заплетающиеся, весящие тонну ноги. Он стремится за тенью, и они петляют по коридорам подвала завода. Их заносит в экспериментальные лаборатории, и тут всё вверх дном, только что рваные, обугленные бумаги уже не летают в воздухе, а успокоено тлеют на каменном полу. Он вздыхает. Его часто водили по коридорам подвала. Он провёл здесь немало пренеприятных дней и ночей, но всё же сомневается, что выберется отсюда сам. Ему отчаянно нужен Стив, но он бежит за фигурой в чёрном балахоне, потому что больше тут никого нет.
Наконец, они попадают в тупик. Это не страшно, нужно лишь вернуться на предыдущую развилку и повернуть налево, а не направо. И это, возможно, будет выходом из подвального ада.
Он стоит и всё никак не может отдышаться. Пот с лица рекой течёт, но он всё смотрит и смотрит на широкоплечую фигуру, и ему впервые в жизни так страшно. Он не хочет, чтобы та поворачивалась лицом. Он должен бежать, но ноги не двигаются.
Балахон остановился у стены и чуть покачивается. Или это он сам покачивается, что немудрено после такой пробежки.
— К-кто ты? — выдавливает он из себя. — Куда ты дел Стива? Ты видел его?
Фигура безмолвствует и не двигается. Ветерок из разбитого окна под самым потолком чуть шевелит полы балахона.
— Отвечай, — шепчет он, и губы дрожат. Ему впервые так страшно, потому что он вдруг ярко представляет, как Стив — его Стив, его солнечный мальчик, — лежит в таком же тупике изломанный, со свёрнутой цыплячьей шеей. И он никогда в жизни его не найдёт. — Где Стив?!
Фигура словно вздыхает и… поворачивается.
Под чернотой надвинутого низко капюшона не видно ничего.
Фигура поднимает руки, и широкие рукава собираются на светлых запястьях, внезапно обнажая широкую ладонь и длинные, изящные пальцы. Она берётся за края капюшона, медлит, и вдруг одним движением откидывает его назад.
Ху-у-бух, раздаётся где-то далеко и гулко.
Ху-у-бух, чувствует он в своей голове и груди. Он падает на колени и не чувствует боли, потому что фигура смотрит на него… глазами Стива. Лицом Стива. Говорит губами Стива, и это жутко и немыслимо настолько, что он жмурится, лишь бы не видеть.
— Его больше нет, Бак, — ровно, веско произносит человек таким похожим на Стива голосом, только мягче, бархатнее, ниже. — Я и есть — он.
Его трясёт. Верить невозможно, не верить — не получается. Он силится не смотреть и не может оторвать взгляда.
У фигуры под чёрным плащом оказывается неопознанная военная форма, каска по размеру и кожаная мотоциклетная куртка. А ещё щит цветов американского флага, непонятно как и зачем притороченный к спине. Человек подходит и оседает рядом, и он воет — тот пахнет совсем как Стив. Человек оставляет плащ валяться неопрятным тёмным пятном на полу. Он сидит рядом и… гладит его по волосам, утешая.