— Что за бред?! Зачем я буду звонить тому, кто напомнил мне о прошлом.
— Тогда какого хрена, Алена!?
— Я не знаю! Не знаю! Он появился неделю назад, сейчас снова здесь, что ты от меня хочешь? Как я могла это предвидеть?
— Я хочу, чтобы, как только он снова появится, ты звонила мне, — требует Никита, впиваясь взглядом до того сильно, как пальцами в плечи.
— А может сразу твоей жене? — охлаждаю его пыл, и он действительно перестает прижиматься…
— Тебе нравится меня изводить? Что ты о ней вечно вспоминаешь? Это часть жизни никак тебя не касается.
Просто отлично.
— В таком случае моя жизнь не касается тебя! Не следи за мной! Не названивай! Забудь обо мне!
— А кто мне записку написал? — язвит, скотина. — Если бы ты не хотела меня, ты бы уехала в другой город. Но ты осталась здесь… Так что не проси меня о невозможном, потому что каждую секунду каждого дня я борюсь с желанием отправиться к тебе и поиметь, чтобы ты прекратила строить из себя недотрогу!
— У меня нет квартир нигде кроме этого города. Так что не надо мне приписывать лишнего…и не надо связывать похоть, которую ты умело вызываешь, и здравый смысл. Я нахлебалась дерьма и больше жрать его не намерена! Я не буду твоей любовницей!
Никита еще что-то хочет сказать, но дверь с треском открывается. И ровно так, чтобы ударить Никиту.
В кабинет влетает Вика и сразу бросается ко мне.
— Ну что, помог этот охламон?
— Этого охламона пытаются сегодня убить. Ты знала про голландца?
— Все, спасибо, помог, вали, — сразу говорит Вика, загораживая меня, упирая руки в бока и смотря на Никиту, потирающего ушибленное на голове место.
Он переводит взгляд, и я усилием воли абстрагируюсь ото всех болезненно сладких чувств, что меня обуревают рядом с ним, и повторяю слова Вики.
— Спасибо, что помог. Уходи. Пока тебе еще что-нибудь не отбили.
Он кивает, хотя в глазах пляшут черти, и напоминает:
— Звони сразу, если он будет тебя донимать. Не бери на себя ответственность за жизнь человека.
Вика закрывает за ним дверь и выдыхает:
— Ну и урод…
— Ты поэтому ему позвонила?
— Тебе не вызвать во мне совесть. Я всегда адекватно оцениваю свои поступки. И тебе пора поступать так же…
— О чем ты? — невольно теряюсь…
— О твоем размазанном по всему лицу блеске для губ… Пора отпустить Никиту.
Как бы мне этого хотелось. Но сложность в том, что мысли о Никите не покидали меня с самого детства, потом он открыл для меня радости секса, а его мне сейчас очень не хватает. Это, не говоря о том, что я жду от него ребенка…
— Алена…
— Если ты не будешь его вызывать каждый раз, когда что-то случается, то, возможно, у меня получится, — пожимаю я плечами и иду вытираться влажными салфетками. А потом поворачиваюсь к этой фурии и напоминаю: — У нас там конференция. Может, пойдем поработаем?
И именно это помогает мне не думать о Никите. Настолько, что, когда он появляется у меня тем же вечером в подъезде, я снова бью его между ног. Чисто на инстинктах… А что еще мне было делать, когда какой-то хрен хватает меня в темноте.
— Ты меня убить решила? — шипит он, и я свечу телефоном, но не на Никиту, а на разбитую лампочку.
— А ты, судя по всему, меня изнасиловать? — смеюсь и хочу мимо пройти, уже даже ключи в дверь вставляю, а затем слышу стон.
Меня пронзает чувство вины. Незаслуженное, но такое острое, что я поворачиваюсь посмотреть на Никиту. Он уже на коленях и держит руки в паху, часто-часто дыша.
Неужели так больно?
— Никита?
— Заткнись, пока не обматерил. И не звонил я, потому что не смог бы держаться на расстоянии.
Ну здесь я могу поверить. А вот могу ли поверить в его боль, такую, что он даже разогнуться не может? Не знаю.
— Лед принести? — спрашиваю, протяжно вздыхая.
— Если не жалко, — стонет он, и я захожу внутрь, оставляя дверь открытой. А когда иду к холодильнику, наблюдаю за тем, как Никита появляется в квартире. Сначала голова, затем все остальное.
Да, Боже мой, неужели отвалился?
Достаю лед и несу к дивану, где и расположился Никита, все еще постанывая и держась за причинное место.
— Может, врача вызвать?
— Мне кажется, там кровь идет, — выдыхает он, а меня страх берет. Я опускаюсь на колени, привычными движениями расстегиваю ремень на брюках, молнию. И страшась, что сделала любимого кастратом, стягиваю чистое белье. Но стоит мне увидеть вполне себе здоровый возбужденный орган, меня гнев охватывает. Я поднимаю голову и натыкаюсь на ухмылку.