Венька приехал вечером, за спиной у него был подвешен на матерчатых лямках новенький, видно сшитый в дорогу, из холстины мешок. Войдя, Венька снял и уложил свой багаж на пол. Тут же он поместил кацавейку и шапку.
Мы усадили Веньку пить чай за нашим семейным столом, моя бабушка потчевала его вареньем, но он говорил: не надо. Попив немного, собрался куда-то идти. Удержать его было нельзя. Он сказал:
— Сходить нужно в одно место. Тут недалеко...
Вернулся Венька с бумажным кульком в руке. Кулек торжественно принес к столу:
— С вашим сахаром попили, теперь с моим попьем...
После чая Венька снова стал снаряжаться куда-то идти.
— Нужно дядьку проведать, — сказал, — мне мама велела гостинцы свезти...
— Адрес-то есть у тебя?
— Людей спросить, дак покажут, — сказал Венька. — Не доезжая Ленинграда он живет. Корову держит. Найду-у.
Я сказал Веньке, что он не найдет своего дядьку, как бы громко ни мычала дядькина корова.
— Че ли уж люди не покажут, — сказал Венька, — знать же должны, которые живут постоянно...
— Ну иди, иди, — махнул я рукой, — дуй, ищи! Только мой адрес не потеряй. А то ведь заблудишься, как котенок, в Ленинграде один пропадешь.
— Не-е, — сказал Венька, — сегодня ходил, дак все запомнил. Которы улицы так идут, а которы так... Просто найти.
Он вернулся поздно. На приготовленную ему постель не лег. Разложил на полу кацавейку, а в голову взял свой мешок, в нем, должно быть, хранился гостинец для дядьки...
Утром мы с Венькой пошли по записанным мною адресам ремесленных училищ, производственных курсов и школ. Из тихого переулка, в котором я жил, мы попали на средней ширины улицу, а потом на проспект. По проспекту шел трамвай.
— Вот на трамвае — сказал я Веньке, — мы с тобой и поедем.
Венька стремглав оторвался от моего локтя и побежал за уходящим трамваем. Он догнал его и толкнулся в задраенный красный борт... Веньку отбросило от трамвая... Тут я его догнал и схватил. Мне было слышно, как трубят у меня за спиной троллейбусы и машины, как негодует и ненавидит нас с Венькой проспект. Мне было дурно от страха за Веньку, за неумелую его жизнь. Опять побывала рядышком с Венькой, в нескольких сантиметрах от бедовой его головушки, смерть. Опять я был виноватый... Я сгреб Веньку и потащил на панель. Он был ростом чуть повыше моего кармана.
— Куда ты поперся? Тебя ведь чудом не задавило... — сказал я Веньке тихим голосом. Громко кричать на него я не мог, до того утомился от страха.
Глаза у Веньки были такого цвета, будто их только помыли. Еще капли дрожали в глазах. Он посмотрел на меня и проурчал:
— Сам велел, дак... Эва на трамвае поедем, говорил... я и побег, а то бы уехал трамвай-от...
Я дал Веньке рукав моего пальто и сказал, чтобы он держался. И сам ухватил его за рукав кацавейки. Мы прошли по проспекту пешком, потом по мосту через Неву. Веньке было тогда восемнадцать лет. Мне было двадцать.
В училище, адрес которого был записан у меня первым, уже закрыли прием. В другое училище принимали только лиц до шестнадцати лет. Когда мы пришли на завод, где учили на металлистов от пятнадцати лет до тридцати, нам сказали, что Венька не подойдет по росту. «Он не сможет работать ни на токарном, ни на фрезерном, ни на каком станке, — сказали нам на заводе. — Он меньше ростом любого станка».
Весь день мы ходили с Венькой по Ленинграду, держа друг дружку за рукава. Нам отказали во всех училищах, в школах и на заводах. «Постарайся еще подрасти сантиметров хотя бы на десять, тогда приезжай, мы тебя с удовольствием примем — учись, Ленинграду нужны металлисты». Так нам сказали в управлении трудовых резервов.
Вечером моя семья потчевала Веньку ужином. Он не ел, говорил: спасибо. Назавтра я купил ему билет до станции Оять и провожал на поезд. Было грустно смотреть, как он идет в толпе, крохотный мужичонка с холщовым мешком за спиной. Низенькая деревня в снегу и долгая, долгая стужа ждали Веньку в Оятском Устье... Я думал, что Веньке уже никогда не суметь подрасти... Помочь ему было нельзя и нечем утешить...
— Ну, ты не падай духом, — сказал я Веньке. — Люди растут до двадцати пяти лет. И ты подрастешь. На завод поступишь.
Венька мне не ответил. Когда мы прощались, сказал:
— Если че, в леспромхозе буду... сучки обрубать или другую работу, кому-то надо ведь, правда же?..
— Правда.
Двенадцать лет мне некогда было съездить в Оятское Устье. Про Веньку я за эти годы ничего не слыхал. Но мне все время помнился его хрипловатый голос и несуразные слова, и парус, который он поднял на лодке, и выстрел вечером на Свири.... Как будто время прошло, как белая ночь сквозь город, прозрачно, без копоти, шума и толчеи, а город остался, как был...