— Директором я назначен сплавной конторы в Вяльнигу, товарищ капитан. Вот мои документы.
— Ты кто таков? — сказал капитан. — Видали, ребята, директора? — обратился он к сидевшим с ним за столом лейтенанту и старшему лейтенанту. — Вот он, вот, живой директор. Мы тут воюем, а он директор. Над кем ты директор-то, а?
— Да я и сам не знаю, ребята, — сказал Даргиничев, весело глядя в глаза капитану. — Решением обкома и Военного совета меня сюда направили. Одна кобыла мне тут оставлена была в подчинение, и той пришлось секим башка делать. На суп пустить.
— По твоей роже не видно, чтобы ты сильно недоедал, — сказал капитан.
— Нам грех в лесу жить да зубами ляскать. Мы как бобры: дерево спилим, тем и сыты бываем. Как бобры... Если надо, и спиртику нацедим. Нашего, лесорубского сучка.
— Еще тот бобер, — сказал капитан. — Мы сейчас с него шкуру сымем... — Он хрипло засмеялся, оборвал смех кашлем.
Даргиничев, улыбаясь, достал из висевшей у него на боку сумки черную бутыль, заткнутую шматком газеты, выставил ее на командирский стол. Он сказал, что вскорости принимает себе в подчинение шестьсот ленинградских девушек. Тут поблизости их расселит. Лейтенанты оживились.
— Ты, директор, мастак заливать, — сказал капитан. — Жаль, тебя с нами не было, когда нас десантом выбрасывали на остров Лункулансаари. Скучно нам там было. Может, повеселил бы.. — Капитан оглаживал под ремнем гимнастерку, как-то вскидывался, озирался, гневно супил брови. Спирт не веселил капитана.
Когда Даргиничев заговорил о жмыходробильной машине, капитан, не дослушав, сказал:
— Не дам. Пригодится в хозяйстве.
Даргиничев глядел на капитана по-прежнему весело, добродушно. «Или так стукнуло в Лункулансаари, может, по сих пор не очухался... Контуженный, видно...»
— Придется обращаться к вашему начальству, вплоть до командующего армией, — сказал Даргиничев. — Нам такие права даны решением Военного совета...
— Иди ты, директор... — сказал капитан.
С тем и ушел Даргиничев из командирской избы.
Стемнело уже, но в деревне слышался скрип шагов по умятому снегу. Кто-то кашлял, кто-то смеялся, где-то рдела цигарка, мяукала гармошка. Сквозь щели закутанных окон цедился свет. Даргиничев помнил, как рано засыпала эта деревня в мирное время, только брехали собаки. «Собак-то извели, что ли, — подумал он, — или командир ихний распорядился... Дундук гарнизонный. Ну ладно».
Он отыскал председателеву избу, в ней не было света. Председатель вышел на стук — в опорках, в кальсонах, сухонький, колченогий, Андрей Иваныч...
— Даргиничев я, Степа, помнишь, лодку-то первый раз на Кондозере пускали с мотором, я ее привозил... — Даргиничев говорил веселым, громким голосом.
Председатель зажег лучину. Голубенькие старые его глаза слезились.
— Да ты военный теперь или как? — выспрашивал он Даргиничева.
— Не, мы к лесу с тобой приставлены, Андрей Иваныч. Директор я Вяльнижской сплавной конторы. Без лесу много не навоюешь. И блиндажа не построишь. Лес нам поручено партией и правительством заготовлять. Ленинград поддерживать лесом. Там уж они все дома деревянные сожгли подчистую, хлеб спечь у них дровишек не хватает. На нас с тобой у них надежда, больше не на кого. Мне полномочия даны — мобилизовать все внутренние резервы. Вот ты и есть для меня внутренний резерв. Без твоей подмоги я нуль без палочки. Лесная промышленность без колхозника — все равно что армия без пехоты.
— Дак ведь какая помощь, — сказал Андрей Иваныч, кряхтя, дымя цигаркой, — людей-то в колхозе всего ничего, себе-то за дровами съездить в лес — целая история. С хлебом плохо. Хлеб весь съели подчистую.
— Хлеб есть у меня, рожь вологодская, немолотая. Не знаем вот, как на муку ее переделатъ. И водка устюжинская есть. Поможешь мне дело поставить в лесу, будешь со мной работать рука об руку — внакладе не останешься. Мы люди с тобой свои. Простые люди. Договоримся. Это вон капитан у вас с гонором. Ну ничего, надо будет — подправим ему мозги. Армия пусть воюет, Андрей Иваныч. А нам с тобой хозяйство вести. Хозяйство в стране нарушится — значит, пиши пропало.
— Дак а ржи-то много ли у тебя? — интересовался председатель.
— Хватит! — заверял Даргиничев. — Смолоть ее надо, Андрей Иваныч, жмыходробилка у тебя, я видел, брошенная валяется. Тебе она ни к чему, а нам бы сгодилась на первый случай. И локомобиль под открытым небом ржавеет. У нас есть в Вяльниге локомобиль, да золотник у него сработался... Золотник — это сердце локомобиля.
— Дак это конечно, — соглашался председатель.