Как бы там ни было, «деревенщики» наши — сами выходцы из деревни, крестьянские сыновья; каждый из них написал о своей деревне — будь то большое село или же деревенька — из опыта собственного детства, отрочества, юности, со слов своих матерей: отцов у большинства из них унесла война. Их деревенский опыт — непосредственный житейский, социальный и трудовой, мускульный, именно такой опыт Лев Толстой считал необходимым и предварительным условием художественного творчества.
Разумеется, писатели-«деревенщики», равно как и «горожане», живут купно в больших городах, представляют собою творческую интеллигенцию. Деревенские, то есть вернее будет сказать, национальные, народные, обретенные в веках ценности они сознательно толкуют, даже и воспевают в своем творчестве в их абсолютном значении, вылущенном из-под житейских слоев. Это не сельское бытописание — Литература.
Можно предположить, что если бы некий писатель имярек или даже целая группа писателей жили оседло в деревне, перемежали бы хлебопашество и другие сельские радости-тяготы с густописанием деревенской прозы, и если бы сама деревня или, скажем шире, провинция отличалась от города малоподвижностью и духовной рутиной, как это было в начале века, то, надо думать, в творчестве «деревенщиков» прозвучало бы нечто подобное чеховскому: «В Москву! В Москву!»
Но все это было уже и, по счастью, минуло. Речь идет не о противостоянии деревни городу, «деревенской» литературы «городской». Лучшие наши писатели, обращаясь мысленным взором к селу, то есть к историческому пути своей родины, далеки от каких бы то ни было антиурбанистических концепций. Деревенская проза одушевлена не идеей ценностного предпочтения, а, наоборот, идеей взаимодействия, синтеза, гармонии всего лучшего, жизнеустойчивого, прогрессивного, гуманного, то есть подлинно коммунистического.
Кажется, это понятно и самоочевидно, когда читаешь лучшие произведения деревенской, впрочем и городской тоже, прозы, написанной по-живому, с непосредственным, кровным авторским сопереживанием всему происходящему в романе, повести или рассказе. Понятно также и то, что «воспевание» не обходится без «оплакивания», если речь идет о ломке вековечных устоев, даже и во имя созидания: ломка не обходится без утрат. И сами слезы, если душа готова откликнуться на утрату, прочищает наши глаза.
Понятно, да не всем. «Деревенская» проза, появившись на свет, утвердив себя как литературное и общественное явление, вызвала на свою голову не только венец похвал, но и поток критических отповедей как по части художественной формы, языка, так и по части идейного содержания, его соответствия генеральной линии современности. Зачастую критика этого рода переступала границы разбираемых сочинений и обращалась на личности их авторов, поскольку сами эти личности оказались, в житейском смысле, общедоступными, не защищенными от молвы, любопытства, всякого рода приятельства, лжеприятельства и т. п. Однажды я слышал, как уважаемый критик делился с аудиторией, охваченной интересом к литературе (градус этого интереса в наше время весьма высок) результатом одного своего социологического эксперимента, направленного на развенчивание «деревенской» прозы: «Я говорю ему: «Вася (или же Витя, Феня, Валя, Федя — все равно; наши критики разговаривают с «деревенщиками» на «ты»), вот ты печешься о мужике, соболезнуешь его горестям, а сам живешь в городе, в трех-, четырех-, пятикомнатной квартире... У тебя есть автомобиль, холодильник, телевизор...» И он не нашелся, что мне ответить на это».
Как видим, критика наша не чурается архисовременных методов социологических опросов.
Деревня, город — ипостаси единого бытия. Но пока существует между ними разность потенциалов, пока перед окончившими сельскую школу парнем или девушкой встает вопрос остаться или уехать — не житейский, бытийный вопрос, — не может быть безучастным к нему и творческое сознание писателя-гражданина. И живая природа, как бы мы ни отчуждались от нее в городах, питает наши легкие кислородом, плоть белками и витаминами, а душу — поэтическими образами. Без поэзии нет и прозы. И так далее...
Тот случай, когда не могут договориться друг с дружкой «деревенщик» и «горожанин», живущие в одном доме, на разных этажах, пользующиеся одним лифтом, одной и той же булочной, надо счесть аномальным случаем. Что-то тут не так, кто-то из этих двоих, может статься, переучился...