Наконец Сулла поднял голову, спросил:
— Это твой ковчег, учитель?
Я испытал что-то вроде смущения.
— В каком-то смысле…
«Быстролетный» возмущенно хмыкнул и вновь поерзал на грунте. Тот же камнепад сверкающих самоцветов посыпался из-под его брюха. Следом на космический аппарат рухнул сорвавшийся с вершины обломок скалы. Койс крякнул, заходил ходуном, сполз ниже.
— Тихо лежать! — прикрикнул попечитель.
Удивительно, но, услышав чужой властный голос, Сулла даже глазом не моргнул. Сияющая улыбка не сходила с его пугающего уродством лица. Даже намека на испуг он не испытывал. Разве что время от времени с любопытством озирался по сторонам. Потом опять же на карачках подполз к китайской розе и молитвенно, как я учил, сложил руки.
— Ковчег-спаситель, красота-то какая!.. — он с воодушевлением почесался. — Учитель, оно даже не светится. Оно само по себе зеленое и алое!.. Неисповедимы твои пути, учитель.
— Послушай, Иуда, — раздался голос попечителя. — Хочешь обрести прежнюю силу, долгую, здоровую молодость?
— Это чей будет голос-то? — деловито поинтересовался Иуда.
— Наставника, — ответил я. — Из древних!.. Существовал, когда и Хорда на свете не было, и Дауриса, и Тавриса. Он далеко отсюда живет. Среди звезд…
— Разве такое может быть? — здраво рассудил Иуда. — Он, случаем, не из прозрачных? Голос есть, а видимости нет.
Вопрос был не в бровь, а глаз! Я едва сумел скрыть злорадство. Пусть попечитель повертится.
— Нет, я не из прозрачных, — объяснил голос. — Просто нахожусь за тридевять земель отсюда. Здесь только часть меня…
— А-а, это как голограмма? Каждый ее кусок содержит весь объем информации. Мы это проходили.
Я рассмеялся, попечитель же потерял дар речи. «Быстролетный» тоже не удержался от хмыканья.
— Так как насчет существенного оздоровления организма? — напомнил попечитель. — За это тебе придется потрудиться в помощниках у Роото?
— Кто это? — удивился Иуда.
— Твой учитель.
— Но его звали Сууси.
— До воскресения его действительно звали Сууси, а теперь Роото. Что скажешь насчет исцеления?..
— Прости, наставник, но я и так служу учителю, и никакая награда мне не нужна. Раны мои и немощь моя — это от незнания. Был наказан за прежнее неведение, за насмешки, за то, что стянул у учителя нож для резки хлеба. Но как только учитель рассказал, какая суматоха на далекой Зеемле из-за этого ножа вышла, какой бедой все обернулось, сразу вернул. Вот, наставник, как порой бывает… Глянешь на себя, как в прозрачную чистую водицу, узришь отражение и на душе легче становится. Поверишь ли, когда-то я был смешлив, охоч до мамок, расторопен настолько, что не дай ковчег рядом со мной какую-либо вещицу оставить. Ручонки у меня были страсть какие шаловливые. Но жил я тогда в неведении, был глуп, и даже вроде как бы не жил, а тянул лямку. Являлся в шахту, махал кайлом — и все дела! Теперь же, после встречи с учителем, пусть я увечный, хилый, но светом истины я сыт и здоров. Я не желаю благодеяний, пусть даже от наставника, когда-то воспитавшего учителя, — они мне колом в горле встанут. Не хочу я и щедрот от древних. Побаиваюсь звезд, хотя Сууси, пусть даже Роото, не раз объяснял, что это просто раскаленные небесные тела, похожие на наши Даурис и Таврис, только расположенные очень далеко. Если надо будет, он сам меня оздоровит, только зачем меня оздоравливать? Я силен дальше некуда. Правдой силен, а не силой.
Он замолк, поднялся на ноги, поклонился и после недолгой паузы продолжил.
— Прости, учитель, но и с тобой я скоро расстанусь. С утра бродил по пригоркам, травы искал, в земле ковырялся, добывал целебные корешки и все, о чем размышлял в подземелье, само собой объяснилось. Ухожу я, учитель. Вот провожу тебя в замок, устрою на нарах, потом в путь.
— Как же с приказом сидеть в камере и не рыпаться? — спросил я.
— Да, — кивнул Иуда, — есть такое распоряжение. От властей земных исходящее… Но есть еще и ковчег, его призыв, и я сам вправе решать, как исполнить желание. Я его долго обдумывал. Тщательно… Даже учителю теперь не перебороть меня. Я послушен, но волю его желаю исполнить так, как сам это понимаю. Поселяне ждут меня, Петр, Андрей и Савл ждут меня, Левий Матвей и Муса ждут меня, Якуб и Варфоломей ждут меня, а я в камере прохлаждаюсь.