Сулла начал перед отбоем. Рассказал о блудном сыне. Камера провела обсуждение, правильно ли поступил отец, отдав предпочтение гуляке перед добросовестными работниками. Голоса разделились поровну. Затем апостол повел речь о граде земном, являвшимся отражением града Божьего. Связывает их святой ковчег, который мы должны строить не только руками, но и сердцем. Он — наш поводырь, наша надежда. Он — наш вестник и наш спаситель.
— Что есть наша жизнь? — спросил он, и сам себе с горечью ответил. — Виноградье приувялое…
Я втайне гордился Иудой, как если бы он был домашним котом или собакой, научившимися говорить. Было в этом что-то от варварства, от предрассудков, но что есть, то есть. Было лестно, что он сумел надежно соединить отдельные положения веры, превратить их в вероучение — последовательный, обоснованный рассказ о том, как жить, куда и с кем идти, что искать по дороге. Краеугольным камнем его религиозной системы являлась страстная вера, что жизнь не причуда, не игра, не совокупление перенасыщенных генами клеток, но дар, незримый, драгоценный. Согласие многих переменных. Что в ней есть смысл и таится он в спасении. Отыскать его — вот в чем заключено самое заветное желание всякой разумной особи без различия пола, принадлежности к той или иной планете, вере, без любых других душевных накруток и извращений, на которые так горазда разумная плоть. Только с земными низкими желаниями следует поступать так, как учат Благородные истины. Но помимо этих страстей есть еще мечта достичь нирваны, вот от нее никак нельзя избавляться, иначе гибель, слом души. Спасение — то есть обретение смысла — возможно и доступно, только для этого и следует возводить единый для всех ковчег. На его борту каждой твари будет уготовано место — не только поселянам, но и животным, птицам, которые в изобилии водились на Хорде, рыбам и редким страшным ящерам, обитавшим в местных океанах. Все они — законные дети ковчега, ради них он и строился, ковчег. Для их спасения создавался, так что лицезреть его — это высшее счастье для каждого верующего, и никто не может лишить живую тварь права видеть его сияющий образ, триединый, исполненный святого духа. Не важно, наяву или во сне!
Так или не так, ребята?
Сразу после короткой проповеди Суллы, наступил мой черед.
Я уселся на краю нар, спустил ноги, глянул на свои сбитые, покрытые синюшным налетом подошвы, на желтые длинные коготочки, карябавшие каменные плиты на полу, — и начал.
— В некотором царстве-государстве, в горной местности, жил-был гарцук, и у этого гарцука был на дворе столб, а в этом столбе три кольца: одно золотое, другое серебряное, а третье медное. Однажды во время ночного отдыха привиделось гарцуку, будто у золотого кольца конь привязан — что ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц. Поутру встал он и приказал клич кликать: кто этот сон рассудит и коня того достанет, за того он свою дочь отдаст и половину царства в придачу…
— Погоди, погоди, товарищ, — прервал меня главный инженер Тоот. — Развей сомнения. Как это у тебя получается: привиделось гарцуку во время ночного отдыха. Что может привидеться в этот отрезок суток? Это чушь!
— Почему же чушь?! — возмутился я.
— Потому что так не бывает, — терпеливо объяснил мне Тоот. — Дозволенное смыкание глаз — это отдых, это покой. Это — нерабочее состояние. Каждый поселянин спит по приказу славных, и ничего ему в такие минуты мерещиться не может, потому что распоряжения на это нет.
Я пожал плечами.
— Я же не быль рассказываю, а небылицу. Мало ли что во время отдыха может с поселянином случиться.
— Случиться может всякое, — заявил страж, присевший на порог, — а обмысливать всякую ерунду не моги. Лег, смыкай веки, отдыхай. Ты давай что-нибудь, — он повертел крючковатыми пальцами в воздухе, пошевелил коготочками, потом закончил, — что-нибудь замысловатое. Что б дух захватывало.
— Ладно, — кивнул я. — У вас так, у нас так… Только когда посетят вас во время ночного отдыха картинки, не жалуйтесь. Не проситесь назад, в дикость. Ладно, мне продолжать или лучше Роовертов послушаем, как они с мамками под ручку прогуливались?
— Не-е, давай свою небылицу, только без нарушения состояния покоя, а то даже жутко как-то стало, — попросил Этта и поежился. — Это надо же, прозрачный тебя побери, во сне увидал!..
Его передернуло, он принялся усиленно чесаться под мышками. Все, кто находился в камере, тоже начали чесаться.