Вот они — гляди, любуйся…
Я чувствовал себя Карабасом Барабасом и добряком папой Карло, а порой узревшим Каабу бедуином в аравийской пустыне или отшельником в лесах. Здесь и начну рубить монастырь… Мне мерещилось, что я — будхи, уединившийся в Гималаях и который день пребывающий в священном трепете; или — что вернее — губошлеп с обожженной щекой, бредущий через длинный узкий перешеек в сторону Дьори, куда тот двинулся по собственному разумению, по приказу души, чтобы донести до созидающих ковчег слово истины. Верный и уверовавший Сулла, он, как ни крути, был человек, как, впрочем, и инженер Тоот, лишившийся руки и радующийся тому, что мог хотя бы чем-то пожертвовать ради ковчега. Все, кто окружали меня во время путешествия, мечтали о лучшей доле, о счастье, о куске хлеба и истине. Каждый из них старался прикоснуться, пусть даже не сознавая этого, к трепетной, пронизывающей все мирозданье, животворящей силе. В этом мы были едины — остальное можно назвать разночтеньем, даже если все сообщество губошлепов можно было считать неслыханным артефактом, созданным архонтами.
Нас, дирахов, приставили к работе, и теперь по утрам под испытующим взглядом капитана я рьяно драил палубу в компании с Тоотом и Эттой. Обрубок у товарища Тоота отрастал день от дня, и через неделю, когда до прибытия в Дьори оставалась два десятка дней плавания, культя оформилась в маленькую, посвечивающую нежной, розовой кожицей лапку. Тоот любовно поглаживал созревавшую кисть, постоянно сжимал и разжимал младенческие пальчики, увенчанные розоватыми коготками.
Дуэрни по много часов проводила на палубе, на этот срок старики давали ей полную волю, на всю длину отпуская поводок. Вела она себя живо, допытывалась у капитана, как называется тот или этот парус. Тот отсылал ее к первому помощнику, который до самых тонкостей объяснял молодой мамке парусное вооружение судна. Удивительно, но за все время плавания «Калликус» ни разу не распустил прямые паруса, а ходко и уверенно резал волны усилиями электродвигателя. По вечерам Дуэрни любовалась закатом, мечтала взглянуть на звезды — не на редкие светлячки, едва заметные на закате, чуть проклюнувшиеся через обширную атмосферу, окутывавшую Хорд, а понаблюдать за игрой светил, когда они полыхают в полную силу. Мой рассказ о величии и незабываемой прелести звездного колеса, что по ночам взгромождалось на небе, вызывал у нее вздохи зависти. Она настойчиво просила у старцев разрешения остаться на палубе до полуночи и увидеть то, что знахарь называет «небывалым». Сопровождавший ее повсюду Огуст в такие мгновения делал страшные глаза — ему вовсе не светило остаться один на один с внушающим ужас мраком, пусть даже в компании с молодой симпатичной мамочкой. Однажды к старикам подскочил Этта и предложил поручить ему сопровождать Дуэрни. Когда девушка появлялась на палубе, юный сварщик начинал с необыкновенным воодушевлением драить доски. Вообще, этот парень не испытывал ни малейшего смущения перед сильными мира сего. Вел себя одновременно и подобострастно, и независимо. Заставить его исполнить то, что выходило за рамки его обязанностей, было невозможно.
Как-то капитан принялся орать на него, позволяя при этом незаконные и недостойные доброго поселянина выражения. Этта некоторое время слушал его, потом приблизился к старикам, с интересом наблюдавшим за разгорающейся сварой, рухнул на колени и, отчаянно почесавшись, попросил разрешения всадить в этого «толстопузого» ублюдка копье, иначе этот «толстопузый» ублюдок доведет всех до неповиновения ковчегу.
Ин-ту приказал ему подняться, долго, не скрывая любопытства, рассматривал его, потом переглянулся с Ин-се и спросил.