Так, гурьбой мы ввалились в темницу.
Это было просторное помещение с высоким, нарезанным сводами потолком, разделенное мощными вырубленными — или выплавленными? — из цельной скалы пилонами, каждый из которых поддерживал свой угол потолочных парусов. Сооружение несомненно относилось к культуре Ди. Высоко — снизу не добраться — зарешеченные окна имели двойное циркульное завершение, причем обе полуокружности имели продолжение в форме резного ласточкиного хвоста. Что мог бы означать подобный мотив, не знаю, однако на Хорде мне часто встречались подобные завершения вертикальных линий и плоскостей — от разделенных надвое спинок кресел до орнаментов на карнизах.
Страж, сопровождавший нашу группу — молодой, худой донельзя губошлеп в доспехах и каске (вместо копья он был вооружен небольшим дротиком) провел нас в дальний отсек, к самым «отвратительным», по его словам, преступникам, которые без конца чешутся и обращаются к какому-то учителю, который, мол, знает, когда покажут ковчег. По пути солдат спросил у капитана Хваата.
— Скажи, ублюдок, каким образом какой-то дикий горец мог пронюхать о замыслах славных? Мы, дьори, о том не ведаем, что уж говорить о беглеце с ртутных шахт.
Хваат промолчал, тогда охранник-дьори обратился к Туути. Вроде бы коллега.
— А что, дирахи, мать вашу так-разэтак, несладко в поселениях живется?
— Жрать нечего, — отозвался Туути, — мать вашу так-разэтак…
Охранник погрустнел.
— Ну, ничего, здесь сносно кормят. Посидите, баланды похлебаете, а там, глядишь, всех на ковчег смотреть позовут.
— Надеешься, товарищ? — спросил Тоот.
— Прозрачный тебе товарищ! — грубо оборвал его дьори, потом уже более дружелюбно ответил. — Почему не полюбоваться. Глядишь, сердце вспыхнет, станет веселее. Не-е, я за то, чтобы показали ковчег. А вон и отвратительные, опять молятся.
Он кивнул в сторону сидевших тесной группой на нарах, одетых в неописуемое рванье, бродяг. Все они сгрудились вокруг какого-то лежавшего на спине поселянина — пятки у него были вместе, носки врозь.
— Ты вот что, — обратился к нему Туути. — Как дежурство кончится, приходи к нам. Сказки послушаешь, расскажешь, что у вас здесь творится.
— Что творится? — недовольно переспросил охранник. — Праздник героев скоро, всем амнистию на день-другой объявят. А что это за сказки?
— Сам узнаешь, — Туути хлопнул меня по плечу. — Вот этот рассказывает. Складно врет, заслушаешься. Про каких-то чудиков, которые по воздуху летают, есть и такие, что ростом с пальму, а уж если кто маленьким уродился, то не больше мизинца будет.
Охранник даже споткнулся.
— Как это?
— Придешь — узнаешь, — пообещал я.
— Ну, если разрешат… — почесался под мышкой дьори, потом грубо ткнул ближайшего к нему поселянина.
— Эй, мошенники, хватит молиться-чесаться. Лбы поотшибаете. Принимайте гостей.
Те послушно раздвинулись. Я приблизился, глянул на лежащего на нарах губошлепа. Тот глупо улыбался, одна сторона его лица была страшно обожжена.
Это был Иуда.
Глава 6
— Что с ним? — спросил я.
Мне ответил Петр — губошлеп степенный, чрезвычайно высокий, длиннорукий, с толстоватыми ножищами. Борода лопатой, глаза стоячие — часами может смотреть в одну точку. Помню, как уставится, жуть берет.
— В интеллектор, злыдни, сунули, потом подбросили на окраине Дьори в ночлежку для бродяг. Там мы и нашли его, мил человек… Что творится, о-ох, что творится!..
Рядом с ним на широком помосте, где вповалку отдыхали заключенные (здесь они и днем устраивались — ноги сложат, сядут на пятки и томятся до обеда), сидели Савл и Якуб. Они поддерживали за руки слепенького Левия Матвея. Поодаль Муса и Варфоломей. Многих не хватало, теперь их осталось только восемь губошлепов.
Тоот, Туути, Этта разом придвинулись ко мне. Лица их одеревенели, языки выкатились, как у повешенных.
— За что его? — спросил я, кивнув на Иуду.
— За что, мил человек, спрашиваешь, пострадал Иудушка? За правду, — ответил слепой Левий Матвей. — А вы, добрые поселяне, кто будете?
Петр между тем не мигая смотрел на меня.
— Мы, товарищ, с Дираха, — энергично принялся объяснять Тоот. — Прибыли сюда агитацию наводить, чтобы власти земные явили чудо — показали нам ковчег. Страсть как хочется видеть дело рук своих! Пусть покажется в небе, помашет крыльями.
— Что же вас в тюрягу сунули? — нахмурившись, поинтересовался Петр. — Ленились? Сачка давили?