Но шутки в сторону. Война была объявлена, и никто заранее не оговорил ее правил. Подобное неустойчивое, чреватое всякими неожиданностями положение меня устраивало. В подобном лабиринте оборотень — губошлеп со всякими штучками-дрючками и бластером в ноге, он же разумная тварь с далекой планеты, он же бисклаварет-хранитель с опытом ведения боевых действий против всякой нечисти — мог дать сто очков вперед любому, даже самому проницательному великому. Но при условии, что мне вернут волшебный пояс.
Однако прежде всего я — знахарь, и точка! Прошу любить и жаловать. Существо ничтожное, со своей причудью, не более того. Правда, такой маскарад был хорош до той поры, пока мне не придется взять в руки оружие. Я мог воспользоваться бластером только раз, и это раз должен был принести мне победу, иначе из наблюдателя — придурковатого, непонимающего, что с ним происходит, горца — я сразу превращался в опасного врага, и даже отсвет немереной мощи попечителя ди не спасет меня от гибели.
При этом трудность применения оружия состояла в том, что боевой контакт должен был принести победу не только мне, но и противостоящим губошлепам.
Как можно совместить несовместимое, понять почти невозможно, поэтому лучше совсем обойтись без стрельбы. Это решение ставило меня в одновременно и в безнадежное, и в выигрышное положение.
Даже при отсутствии связи…
Разбудили меня почесыванием по плечу. Надо мной стоял матрос в простеньких нагрудных латах, шароварах и плетенных сандалиях на босу ногу. Обыкновенный губошлеп, каких на Хорде хоть пруд пруди. Вот тебе и славный!.. Матрос был необыкновенно худ, глаза печальные.
— Завтрак! — объявил он, поставил поднос на откинутую столешницу и вышел.
Я заставил проглотить себя пойло, которым угощали на этой субмарине. Вспомнил о сыре из птичьего молока, вообразил вкус лаваша, испеченного Якубом, и вздохнул.
После завтрака в каюту явился Немо. Мы расположились друг напротив друга. Капитан сложил руки на груди, спросил.
— Что, знахарь, тебе привиделось сегодня во время отдыха?
Я почесался.
— Вспомнил, что приключилось с обезьяной (есть у них на Хорде такие мелкие шкодливые животные), наблюдавшей, как плотник раскалывает бревно двумя клиньями. Загонит один клин, потом вставит в щель следующий, вобьет его — так и движется к другому концу.
— Понятно, — откликнулся Неемо.
— Вот и ладушки. Наступил полдень, плотник решил отдохнуть. Он расположился в тени возле ручья, а непоседливая обезьяна, забравшись на бревно, попыталась вытащить клин, который торчал в комле. Раскачивала она его раскачивала, пока ее яйца на провалились в щель. Что с ней случилось далее, когда она вытащила клин, рассказывать не буду.
— Любопытно, — после некоторого раздумья заявил капитан, потом философски заметил. — Все врут. Каждый норовит солгать. Ты, знахарь, тоже врешь. Нагло, беспардонно… Придурка из себя изображаешь. Говорят, у тебя в горах мамка есть?
— Ну… — я неопределенно почесался.
— Цыплят завел?
— Двоих. Там, в горах…
— Что так мало?
— Двоих попробуй выкорми.
— Что с ними теперь?
— Выросли… У старшего уже своя мамка есть. Цыпленка завели.
— Любишь цыплят?
Я принялся отчаянно чесаться. Потом наконец сформулировал.
— Даже не знаю. Привязан…
— М-да… — заключил Неемо и вновь впал в раздумье. Через некоторое время он продолжил.
— Про тебя рассказывают много странного. Говорят, кто-то из поселян считает тебя учителем, что вас двое, что ты умеешь рассказывать сказки, награждать снами. Зачем все это, знахарь, если огонь небесный вот-вот обрушится на Хорд?
— А если не обрушится?
— Как же не обрушится! Эти напыщенные петухи ни за что не упустят возможности красиво погибнуть. У них только и разговоров о том, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.
Я ничего не ответил на это неожиданное заявление.
— Изобразили какие-то дурацкие треугольники, а на самом деле с тупостью и упрямством, достойными лучшего применения, возводят бастион в безатмосферном пространстве. Надеются этой пукалкой остановить тех, кто идет на смену архонтам. Глупо…
После этих слов мне следовало сломя голову мчаться в ближайшую тюрьму и требовать, чтобы меня законопатили там до конца моих дней. Но как отсюда сбежишь? На провокатора Неемо был непохож — не чувствовалось в нем этой подловатой страстишки, а без вдохновения, без игры воображения, без умения добиться сочувствия, вызвать на откровенность, что за провокатор!