После гибели богов численность биоробов упала до уровня выживаемости расы. В смутные времена были потеряны производители многих жизненно необходимых каст, и планета лишилась сотен тысяч специалистов. Некому было заниматься планированием, обеспечением сырья, налаживанием хозяйственных связей и организацией производства высококлассных, прекрасно вооруженных фламатеров, межзвездных транспортов, командных комплексов. В таких условиях только поддержание в рабочем состоянии хотя бы части производственных мощностей архонтов можно было считать беспримерным подвигом, великим достижением организаторской мысли губошлепов высших разрядов.
Понятно, что полностью освоить доставшееся им наследство хордам было не под силу. Вероятно, тогда в их сердцах и родилось ощущение собственной неполноценности. Страх поселился в сердце тех, кто с рождения являлся исполнительными думающими механизмами. Страха им хватило, чтобы осознать прелести свободы и возненавидеть рабство, но этого было мало, чтобы изменить «технологию жизни».
Они отважились на борьбу, но как всегда бывает с отчаявшимися, униженными и брошенными детьми, борьба захватила всех их мысли. Они во многом еще были автоматами, только-только начавшими освобождаться от пут впечатанных в их геномы программ, поэтому едва-едва узрев свет истины, они выбрали те же методы, которыми руководствовались их «грозные и всемогущие отцы».
Остававшиеся до прибытия часы я проводил в беседах с Неемо и его штурманом. Их судьбы были решены, они оба легко и сразу смирились с неизбежностью быть навсегда запечатанными в темнице или, что еще страшнее, ссылкой в преисподнюю. Что это за преисподняя, Неемо и штурман, он же соглядатай старцев, отказывались объяснять — вернее, не смели. Морские и безатмосферные волки буквально немели, их языки теряли гибкость. Это табу было почище наследственного запрета на самоубийства, который архонты когда-то впечатали в геномы биоробов.
Будущее Неемо очерчивалось внятно и без вариантов. Несколько суток расследования, затем гражданская смерть, вечный мрак, холод и сырость подземелья.
Перед швартовкой он снял металлизированный костюм и нелепую металлическую сетку. Они мешали видеть сны, которые с момента посещения чудесного острова пошли к нему косяком. Даже наяву ему порой мерещились ушедшие к судьбе цыплята и Тойоти. Несколько раз он разве что не с ножом к горлу приставал ко мне, требуя их немедленного оживления. Сколько я не убеждал его, что это не в моей власти, капитан подозрительно щурился и недоверчиво почесывался. Теперь я видел его насквозь. После встречи с чудом, с обретением возможности смотреть удивительные фильмы о собственной жизни, после рассказов о бегающей по волнам Дуэрни, он всерьез уверовал, что стоит ему увидеть своих цыпляток во сне, как они тут же оживут.
— Почему же нет, знахарь?
Что я мог сказать ему? Как объяснить? Он все равно бы не поверил или, что еще хуже, поверил бы всему, что бы я ему наплел. Но я не смел этого делать, я всего лишь человек, приставленный к просветительской работе! Самой важной работе на свете, ибо такого рода агитпроп рождает веру.
Эта вера, в конце концов, начинает двигать горы, покорять пространство и время. Но, главное, без назидания и риторики учит согласию.
Не единению — нет!
Это я уже проходил!
Именно согласию, без которого и вера не вера, и воля не воля. Мне ли уверять Неемо — поступай так и не поступай этак. Он сам, полноценный хорд из ублюдочного павлиньего племени, должен был докопаться до истины. Я только приоткрыл дверцу. На худой конец, вручил лопату. Копай вглубь! Удивительно, но Неемо не принимал всерьез ни благородные истины Арьясачча, отворачивался от Нагорной проповеди, от заветов Авесты, Корана и Библии. Всю вековую земную мудрость он относил к чепухе, уводящей в сторону от единой, непреложной, светоносной истины, воплощения которой он теперь жаждал. Или в лучшем случае размазывающей ее.
Истина должна быть короткой и ясной. Истина должна одарить силой, давать возможность повелевать чудом. То есть, с ее помощью ему должно быть вполне по плечу вернуть к жизни свою курочку, птенчиков, оказаться на мостике «Тоопинайки». Чудо способно на все — вот что он вбил в башку.
Другие члены экипажа охотно слушали сказки, учились выговаривать «Аллах акбар», «Шма Исраэль, Ад-най Элокейну, Ад-най Эхад…», «Отче наш…», царапать коготочком «Ом мани падме хум!», а этот ни в какую! Только кривился!.. Будущее пребывание в темнице веселило и будоражило моряков, особенно штурмана из когорты Героев. Как оно будет? Позволят ли свидания с мамками? Стоит ли надеяться на амнистию на время праздников? В этом было что-то несказанно детское, тем не менее держались они за обретенное чудо зубами и когтями.