А впрочем, — добавил он не без самодовольства, — они же были всего только людьми, и колдовство у них хромало. Нам были не страшны даже самые замысловатые их чары.
— Две тысячи лет? Не хотите ли вы сказать… — начал было Черчилл и замолчал, заметив, что Максвелл покачал головой.
Мистер О'Тул остановился и бросил на Черчилла уничтожающий взгляд.
— Я помню, — заявил он, — как из того болотистого бора, который вы теперь называете Центральной Европой, весьма бесцеремонно явились варвары и рукоятками своих грубых железных мечей начали стучаться в ворота самого Рима. Мы слышали об этом в лесных чащах, где обитали тогда, и среди нас еще жили те — теперь давно умершие, — кто узнал про Фермопилы всего через несколько недель после того, как пали Леонид и его воины.
— Простите, — сказал Максвелл. — Но не все настолько хорошо знакомы с маленьким народцем…
— Будьте добры, — перебил О'Тул, — познакомьте его в таком случае!
— Это правда, — сказал Максвелл, обращаясь к Черчиллу. — Или во всяком случае вполне может быть правдой. Они не бессмертны и в конце концов умирают. Но живут так долго, что нам и представить трудно. Рождения у них редкость, иначе на Земле не хватило бы для них места. Но они доживают до невероятного возраста.
— А все потому, — сказал мистер О'Тул, — что мы проникаем в самое сердце природы и не транжирим драгоценную силу духа на мелочные заботы, о которые вдребезги разбиваются жизнь и надежды людей. Однако это слишком печальные темы, чтобы тратить на них столь великолепный осенний день. Так обратим же наши мысли со всем рвением к пенному элю, который ждет нас на вершине!
Он умолк и вновь начал взбираться по тропе — заметно быстрее, чем раньше.
Сверху им навстречу опрометью бежал крохотный гоблин — пестрая рубаха, которая была ему велика, билась на ветру.
— Эль! — верещал он. — Эль!
Он остановился перед ними, едва не упав.
— Ну и что эль? — пропыхтел мистер О'Тул. — Или ты хочешь покаяться, что осмелился его попробовать?
— Он скис! — простонал маленький гоблин. — Весь этот заклятый чан скис!
— Но ведь эль не может скиснуть! — возразил Максвелл, понимая, какая произошла трагедия.
Мистер О'Тул запрыгал на тропе, пылая яростью. Его лицо из коричневого стало багровым и тут же полиловело. Он хрипел и задыхался.
— Нет, может! Если его сглазить! Проклятие, о, проклятие!
Он повернулся и заспешил вниз по тропе в сопровождении маленького гоблина.
— Только дайте мне добраться до этих гнусных троллей! — вопил мистер О'Тул. — Только дайте мне наложить лапы на их жадные глотки! Я их выкопаю из-под земли вот этими самыми руками и повешу на солнце сушиться! Я спущу с них шкуры! Я их так проучу, что они вовек не забудут!..
Его угрозы все больше сливались в нечленораздельный рев, пока он быстро удалялся вниз по тропе, спеша к мосту, под которым обитали тролли.
Два человека с восхищением смотрели ему вслед, дивясь такому всесокрушающему гневу.
— Ну, — сказал Черчилл, — вот мы и лишились возможности испить сладкого октябрьского эля.
Глава 4
Когда Максвелл на одной из более медленных полос шоссе доехал до окраины университетского городка, часы на консерватории начали отбивать шесть. Из аэропорта Черчилл поехал другим путем, и Максвелл был этим очень доволен — не только потому, что юрист был ему чем-то неприятен, но и потому, что он испытывал потребность побыть одному. Ему хотелось ехать медленно, откинув щиток, в тишине, ни с кем не разговаривая и только впитывая атмосферу всех этих зданий и аллей, и чувствовать, что он вернулся домой, в единственное место в мире, которое по-настоящему любил.