Питер пыхтит.
— Я буду считать, что это «да», просто чтобы ты знал.
Питер кусает кончики пальцев.
Они продолжают путь через заповедник. Стайлз не уверен, но, возможно, они где-то рядом с местом, где Питер нашёл его в тот день, когда он сбежал из школы. Конечно, вся проблема в том, что в лесу всё выглядит примерно одинаково, верно?
Это определённо не относится к Питеру. Иногда он останавливается, чтобы обнюхать землю или проверить дерево, как будто внутри него какая-то секретная карта заповедника, и он должен проверить, всё ли в порядке, и Стайлзу интересно, насколько он человек в эти моменты, а насколько волк. Он видит мир в монохромном цвете? Становится ли обоняние острее зрения? Как волк видит Стайлза? Как человек видит Стайлза?
Вероятно… вероятно, Стайлз должен был кое-что прояснить перед тем, как лечь в его постель прошлой ночью.
Он слегка краснеет и срывает лист с ближайшей ветки. Рвёт его на кусочки, а потом высыпает конфетти на морду Питера.
Питер выглядит невозмутимым.
Стайлз вытаскивает листок из усов.
— Вот так. Лучше.
Питер фыркает.
В кармане джинсов жужжит телефон. Стайлз вытаскивает и видит сообщение от отца:
Ты в порядке?
«Я в порядке», — отвечает он.
Есть идеи, почему Талия хочет меня видеть?
— Так держать, вопрос на миллион долларов, пап, — бормочет Стайлз. Он ненавидит врать отцу. Ему это никогда не нравилось, и за последние восемь месяцев это стало немыслимым. Возможно, было раньше время, когда Стайлз лгал так же легко, как дышал — где был, допоздна ли задержался на улице, с кем зависал, — но теперь нет.
Нет.
«Наверное, хочет официально усыновить меня», — отвечает он, съёживаясь.
Через мгновение он получает ответ:
Я серьёзно, ребёнок.
Стайлз корчит гримасу, глядя на телефон. Он довольствуется формой правды, которая, как он надеется, пройдёт проверку: «Я не знаю точно, что она собирается сказать. Но это важно».
Он уверен, что отец будет чертовски разочарован таким ответом.
Ладно, ребёнок. Я буду через 15 минут.
Стайлз показывает Питеру экран.
— Мы должны вернуться в дом, а?
Питер фыркает в знак согласия.
Стайлз делает несколько шагов сквозь деревья, но Питер хватает зубами подол его толстовки и тащит в противоположном направлении.
Если бы волки могли закатывать глаза, думает Стайлз, Питер сделал бы это прямо сейчас.
***
Солнечный свет проникает сквозь купол деревьев вспышками.
Между двумя тонкими ветвями переливается паутина.
В зарослях папоротников в тенистой лощине завиваются влажные побеги.
В воздухе витает петрикор.
Тонкие резиновые подошвы конверсов Стайлза крошат коричневые листья под ногами.
Лапы Питера массивные, беззвучные.
Внезапно птицы замолкают.
Стайлз поднимает голову.
Вспышка света, не похожая на солнце.
Пронзительный писк, переходящий в разрывающий перепонки скулёж, а потом — ничего.
***
Стайлз чувствует панику, когда видит это.
Питер мечется взад и вперёд, припав к земле, прижав уши и поджав хвост. Он скулит. Ему больно.
Какое-то мгновение Стайлз не понимает, в чём дело, а потом осознаёт, что это пронзительный писк. Звук, который быстро нарастал, но не прекратился. Он никуда не делся, так ведь? Он оказался за пределами диапазона человеческого слуха Стайлза, но Питер всё ещё слышит его, ультразвук включили специально для него. Питер всё ещё слышит его, и ему больно.
А ещё есть человек с пистолетом.
Питер скулит, шевеля ушами, а затем рычит и обнажает клыки на приближающегося человека.
Становится между человеком и Стайлзом.
Стайлз инстинктивно понимает, что этот человек — охотник. Не охотник с пивным животом и во фланелевой рубашке, а охотник. Балаклава. Тактические очки. Перчатки. Он похож на члена спецназа.
А потом, словно привидения, появляются ещё двое.
— Стойте, — говорит Стайлз, а может, вообще ничего не говорит. Может быть, он не может выдавить слова от тяжести знания. Знания, что это ничего не изменит. Знания, что его кошмары неизбежны. — Пожалуйста, не…
Человек стреляет в него.
По крайней мере, на этот раз всё произошло быстро.
***
— Ты в порядке, ребёнок, — снова и снова повторяет отец. — Ты в порядке. Оставайся со мной, малыш. Оставайся со мной.
Скорая помощь. Как скорая оказалась в заповеднике? Свет, проникающий через круглые панели в задних дверях, яркий, и Стайлз вспоминает это. Это Лос-Анджелес. Он помнит, как увидел что-то порхающее за окном, какую-то птицу, и это длилось всего лишь долю секунды и было настолько, чёрт подери, странной, чтобы заметить, деталью, а потом всё исчезло.
— Я с тобой, малыш, — говорит отец. — Я с тобой, Стайлз.
***
Стайлз приходит в себя на бетонном полу. Значит, он не умер. Или умер, и это самая разочаровывающая загробная жизнь в мире. Кроме того, ему больно, так что он чертовски уверен, что всё ещё жив. Он поднимает руку к шее, куда стрелял мужчина, и обнаруживает, что запястья скованы наручниками. Когда его вялый мозг, наконец, понимает, что надо двигать обеими руками одновременно, или ничего не получится, он находит шишку, которая жжётся, стоит прикоснуться, — по-видимому, его вырубили транквилизатором. Потому что Стайлз знает, что такое успокоительное. Он знает, каково это — просыпаться, словно пробиваясь сквозь тёмную воду, пытаясь вырваться на поверхность.
Он ищет в карманах телефон, но его, конечно, нет.
Стайлз делает глубокий вдох и задерживает дыхание, стараясь предотвратить неизбежную паническую атаку, и пытается сориентироваться.
Он в… бассейне? Пустом крытом бассейне? Шершавый бетон, покрытый слоем пыли. Ступенек нет. Лестницы нет. Выхода нет.
Сердце Стайлза колотится, грудь сжимается.
— Питер? — тихо шипит он, но ответа нет. — Питер?
Стайлз горбится, подтягивает ноги и утыкается лицом в колени. Здесь негде спрятаться. Нет выхода и негде спрятаться.
***
Когда Стайлзу было семь лет и он жадно читал книги из серии «Энциклопедия Браун»*, которую его мама нашла в букинистическом магазине неподалёку от их квартиры, такая мелочь, как идея проснуться в пустом бассейне, не беспокоила его вообще. Когда ему было семь, он собирался стать детективом, как его папа. Когда ему было семь, опасности не существовало, только большие и лучшие приключения.
Ребёнком он был так уверен в себе. Дерзкий мальчишка, который знал, что, возможно, он не быстрее и не сильнее других детей, но определённо умнее.
Стайлз — это хрестоматийное определение высокомерия.
Теперь он расплачивается за это сполна.
Горло болит от слёз, которые так и рвутся наружу. Локти поцарапаны и кровоточат, как и щека, и левое ухо, поэтому он считает, что его, скорее всего, спустили сюда с мелкого конца бассейна и позволили гравитации сделать всё остальное.
По крайней мере, его не просто сбросили, верно?
Стайлз моргает и снова видит их лица. Чувствует, как кровь и ужас душат его. Помнит, как рыдал им: «Пожалуйста, пожалуйста, нет», когда они тащили его на балкон.
Он не помнит, как упал на землю.
Кажется, что такой момент должен был отпечататься в памяти, но Стайлзу не хватило времени, чтобы осознать его. Это заняло секунды. Или, может быть, просто его разум вырезал какие-то фрагменты, как раньше цензор вырезал кадры из фильма и склеивал оставшиеся в дрожащую скачущую сцену, которая больше не имела никакого смысла.
Он был на балконе, а потом оказался в машине скорой помощи.
— Не бросай меня, малыш. Оставайся со мной.
И эта птица, которая мгновение порхала у заднего окна, как мотылёк, бьющийся о лампочку, а потом исчезла.
А потом исчез Стайлз.
А потом он вернулся, и боль стала невыносимой.
***
— А что, если та птица была дьяволом? — спрашивает однажды Стайлз Кирстен. И хорошо, он не спал всю ночь из-за кошмаров и, возможно, принял слишком много аддерола, так как вчера удалось припрятать одну таблетку, чтобы удвоить дозу сегодня — Кирстен должна быть счастлива, что он любит быть уверенным, что он готов к их сеансам — но это не значит, что вопрос недопустим.