Даниил Кирилюк
Чистая победа
сякий приехавший в Такатту, покинув вокзал, оказывается на рыночной площади. Оглядев обязательные для провинциального городка ратушу, колокольню и торговый двор, приезжий непременно упирается взором в украшенное затейливыми башенками здание четырёх с половиною этажей. Опознать в нём госпиталь человеку нездешнему решительно невозможно: кареты скорой помощи роятся на соседней улице, там же расположен главный вход с табличкой и металлической змеей, овившейся в унылой задумчивости вокруг фонтана. С площади же ни крыша позеленевшей меди, ни оскалившиеся меж окон маскароны, ни эркеры, вырастающие в те самые башенки, не выдают принадлежности к медицине. Отсюда дом похож на средней руки гостиницу, особенно вечерами, когда занавешенные окна приветливо лучатся золотом и янтарём, маня бесприютного путника.
Случись однако прохожему сойти с площади на улицу Былых Побед и, миновав мемориальное кладбище, свернуть проулком Павших Героев, он выйдет к больничному саду, укрытому за давно не чинёной оградой. В самом её конце таится неприметная дверца без вывески, позади которой угадывается среди разросшихся лопухов и хвощей ведущая вглубь тропа. Пробравшись через кусты орешника, она огибает забранную решёткой компрессорную станцию, прачечную и гараж, завершаясь у крыльца серого кирпичного флигеля — больничного морга.
Не раз, следуя этим маршрутом, Тильк сетовал в мыслях на жадность местных домовладельцев. Непомерные их запросы заставили его оставить тихую мансарду с видом на кладбище и принудили к ежедневным поездкам из соседнего городишки, где арендная плата ещё не успела достичь заоблачных высот. Начитавшись в вагоне утренних новостей, Тильк приезжал в Такатту желчным и раздражённым, однако короткая прогулка успокаивала, и, облачаясь в белый халат, он исполнялся спокойствия и сосредоточенности, столь необходимых прозектору.
Вопреки распространённому заблуждению, проведение вскрытий — не единственное и не главное занятие патологоанатома. Людям свойственно умирать, и причина их гибели — дело важное. Но ещё важнее бывает выяснить, насколько опасна болезнь еще живого пациента. Львиную долю работы Тилька составляли исследования биопсийного материала. С гастроэнтерологии направляли пробы желудка, с пульмонологии — бронхов, с эндокринного отделения — пунктаты щитовидки, урологи несли простату и мочевой пузырь, гинекологи — эндометрий, словом дело приходилось иметь едва ли не со всеми органами и тканями человеческого организма. До момента, когда красочная картинка появлялась на экране микроскопа, с каждым препаратом предстояло немало возни. Сперва кусочек ткани следовало зафиксировать, чтобы предотвратить распад клеток, затем — обезводить и уплотнить. В лаборатории имелся гистопроцессор, позволявший избежать хлопот с пахучими химикалиями, неизбежными ещё тридцать-сорок лет назад. Потом ткань заливали парафиновым составом, и остывший блок можно было резать специальным ножом — микротомом. Когда срез прозрачным лепестком ложился на водную гладь, дело близилось к завершению: оставалось окрасить препарат и заключить под покровное стекло.
Передвигая под объективом образец, Тильк чувствовал себя умиротворённым. В организации клеток и волокон он находил порядок и гармонию, которых так недоставало в обычной жизни. Порой ему случалось забываться, засмотревшись на какую-нибудь редкую бластому, и, спохватившись, торопливо писать потом заключение, переводя устрашающую красоту на язык медицинских терминов.
В госпитале Тильк слыл экспертом да и среди коллег снискал определённый авторитет: несколько раз приглашали его выступить на заседания общества патологов в Кагарте. Иные, впрочем, посмеивались: в век технологий и автоматизации его методы называли не то, что дедовскими, — прадедовскими. И впрямь, все, кто пёкся хоть сколько-нибудь о карьере, изучали новые и новейшие методики на стыке сразу нескольких дисциплин. «Патологический вестник» львиную долю статей посвящал проблемам иммунологии и молекулярной биологии, и даже в госпитале Такатты завлаб то и дело вздыхал о том, как непросто нынче угнаться за прогрессом.