Самолётик плавно пикирует мне под ноги. Я наклоняюсь и поднимаю игрушку. Пьер подбегает и замирает в нескольких шагах, ковыряя носком землю.
— Это мой!
Я чувствую спиной, как напрягается охрана.
— Как тебя зовут? — спрашиваю я.
— Пьетро, — глядя исподлобья, отвечает он.
— Ты сам придумал такой планер?
Он кивает. Я провожу пальцем по бумажному сгибу. На белой перчатке остаётся пыльный след.
— Хорошая работа, Пьетро, — медленно говорю я. — А что. Ещё. Ты. Умеешь. Делать?
Убийца и авантюрист внезапно срывается с места и бежит прочь, заливаясь слезами.
— Донна! Донна! Донна! — в голос рыдает он.
В дверях показывается донна Маргари, и я вижу, как Пьер Гарри, содрогаясь всем телом, рыдает ей в плечо, а она гладит его по голове. Успокоив, она берёт его за руку и подводит ко мне.
— Пьетро, это Ферчо. Он наш друг. Тебе не надо его бояться. Ферчо, это Пьетро. Дай самолёт, пожалуйста.
Я возвращаю игрушку. Пьетро хватает самолёт, сминая бумажные крылья в кулаке.
— Кровоизлияние в мозг, — говорит донна Маргари. — Практически полная амнезия. В картотеке доктора Ортеса полные данные.
Я делаю знак Диасу, и тот растворяется в сумрачных коридорах больничного крыла. Я позволяю себе сесть на скамейку и выдохнуть: это не просто решение проблемы — это великолепное решение. Это лучше, чем всё, на что я мог надеяться.
— Почему вы не сказали мне раньше? — спрашиваю я.
— Чтобы ты мог увидеть это своими глазами, Ферчо.
Пьетро ёрзает между нами на скамейке, болтая ногами.
— Сложи нам по самолёту, Пьетро, — говорит донна Маргари, — они у тебя замечательно получаются.
Тот, просияв, срывается с места.
— Чертежей не осталось? — спрашиваю я.
Она отрицательно качает головой:
— Гарри никому не доверял, всё хранил в голове.
— Откуда вы знаете?
Донна Маргари усмехается:
— Знаю, Ферчо.
Я вспоминаю вчерашний полуночный рассказ, и мне становится зябко посреди знойного летнего дня: значит, вот как это происходит.
— Пьер Гарри… узнал правду?
Донна Маргари утвердительно кивает:
— И ему было некуда от неё деться. Он хотел безопасности и восхищения и в итоге их получил. И теперь ему не нужно для этого ставить мир на колени.
Я вспоминаю совершенно детский плач взрослого человека и содрогаюсь.
— Дорого это ему стоило. И всегда так?
— Половина тех, кто похоронен на нашем кладбище, не провели на острове и недели. Если ты об этом.
Я прилагаю усилие, чтобы не отодвинуться от неё. Донна Маргари усмехается, снимает с пояса шкатулку из грецкого ореха, вынимает из неё пару перчаток.
— Спасибо, — говорю я, пока она натягивает вторую кожу. — Я думал над тем, что вы мне сказали… знать правду очень важно. Но я на своём месте не могу рисковать. Я не могу позволить себе… кровоизлияния в мозг. Страна этого не выдержит.
Донна Маргари кивает.
— Это твоё право, Ферчо. В таком случае опасайся женщины с родинкой в уголке глаза. Дар передаётся от стального зеркала к золотому и наоборот. Дон Торрегоса может показать тебе, Ферчо, тебя самоё — вот почему ты плачешь на его песнях — но не может передать тебе дар.
Это хорошо. У меня не так много тех, с кем я могу общаться без опасений. Чудеса… мало что опасней их. И кстати, о чудесах…
— Донна Маргари… В экипаже «Стрелы» есть матрос… он хотел заполучить ваш волос, чтобы поймать морского змея и сделать из его печени лекарство для своей матери. Его зовут Сезар.
Лицо женщины грустнеет.
— Я не целитель, Ферчо. Впрочем, я поговорю с ним.
Я отпускаю всех. Мне хочется побыть одному — это та самая роскошь, которую я могу нечасто себе позволить. Кастильо-дель-Фаро, скалистый островок посреди океана, к этому располагает. Тишина, воздух, пахнущий цветами, травой и морем, галерея в пятнах солнечного цвета и ажурной тени. Я оглядываюсь — вокруг никого — поддёргиваю рукава и делаю «колесо». Отряхиваю ладони, проверяю, не треснул ли где шов, и иду дальше, как ни в чём не бывало. Почему-то такие выходки поднимают мне настроение.
В пустынной вроде бы галерее я натыкаюсь на читающую девицу, сидящую на перилах. Почти прошёл мимо, но она отрывает взгляд от страницы, вздрагивает, вскакивает, роняя книгу, и смотрит в меня с ужасом и восторгом. Именно из-за таких моментов я не могу позволить себе ходить по улицам. Я галантно улыбаюсь и собираюсь вежливо удалиться, но вместо привычного «Ваше Величество!» девица выдыхает: