— Я бываю рад, когда в мою часть попадают охотники, — сказал мне однажды знакомый полковник, — из них выходят отличные разведчики, их редко настигает вражеская пуля.
В один весенний день в моей жизни одновременно произошли два события. За утренним чаем отец как бы вскользь сообщил о своем назначении в Иркутск.
— Итак, поедем на вашу суровую родину, — обратился он к нам, ребятам, — увидим прозрачную Ангару, кедры, тайгу, холодный Байкал.
Надо сказать, что из рассказов отца и матери в то время я уже имел представление о суровой красоте сибирской природы. Знал, что крупные и яркие цветы Сибири совсем не пахнут, что страна изобилует всевозможной дичью, что сибирские охотники при стрельбе из пулевого оружия почти не делают промаха. И я представлял себе, как веками суровая природа Сибири воспитывала молчаливого, предприимчивого и сильного человека; он перестал бояться ее, проникал все глубже в тайгу, использовал ее богатства. Разве это не интересно, не замечательно? И когда я так думал, меня иной раз начинали тянуть неведомые просторы далекой родины. Я мечтал попасть в Сибирь, познакомиться с ней ближе. Однако сообщение отца во время завтрака поразило меня. Как я расстанусь с нашим садом? Ведь в нем протекла большая часть жизни, к нему я был так привязан. Мечтая увидеть родину, я никогда не думал о том, что переезд в Сибирь надолго, если не навсегда, оторвет меня от южной природы. А сад в это утро был чудный, необыкновенный. Цвела белая акация, наполняя недвижный воздух пряным запахом, сквозь ветви сирени с балкона виднелось синее небо, пели скворцы, перекликались иволги. Неужели придется навсегда расстаться с этой чарующей красотой юга?
Второе событие по сравнению с решением семьи переехать в Сибирь было ничтожно и все-таки в наших ребячьих глазах казалось большим событием. После долгих ожиданий Николай Иванович Хованский получил наконец давно выписанное им ружье. Неспешно в то время шли посылки. Это ружье было мелкокалиберной винтовкой бокового огня — «Буфало Лебель». Николай Иванович ждал ружья с таким нетерпением и так часто рассказывал о его преимуществах, сравнивая с прочими моделями прейскуранта, что это нетерпение передалось и нам. Поэтому неудивительно, что в тот памятный день, узнав о полученной посылке, мы с трудом дождались четырех часов, когда Хованский возвращался со службы, и, не теряя ни минуты, отправились посмотреть новинку. Ружье действительно оказалось замечательным. Длинный легкий ствол винтовки почти на всем протяжении покоился на деревянном ложе, тонкая мушка, способствующая большей точности прицела, была защищена кольцевым предохранителем, механизм скользящего затвора работал безукоризненно. А как оно было прикладисто! Вскинешь его к плечу — и прорезь и мушка сразу встанут на свое место, сольются в одно целое — только остается навести на цель и нажать спусковую гашетку. Одним словом, не ружье, а настоящая драгоценность — мечта охотника.
Вместе с ружьем Хованский получил более десятка коробок с пулями. Одни из них, маленькие остроконечные баскетки, по словам Николая Ивановича, годились для стрельбы в белок и рябчиков. К сожалению, ни белки, ни рябчики не водились в степях под Ахтубой. Вторая, контр-боевая, пуля соответствовала современной пуле мелкокалиберной винтовки. Она была вполне пригодна для стрельбы по сидящим уткам, стрепетам и зайцам. Наконец, последняя, боевая, пуля предназначалась для стрельбы крупной дичи — гусей, дроф, лисиц, причем на самое далекое расстояние. «Хоть и мала пулька, а лошадь наповал убьет», — пояснял Хованский, показывая длинный и тонкий патрончик. Он был смазан густым, издающим особый запах оружейным салом, сквозь его слой тускло блестела медь. Невольно мы рассматривали боевую пулю с большим волнением. Какая невероятная сила таилась в этом ничтожном снаряде! Немудрено, что при осмотре ружья и патронов у нас с братом разгорелись глаза и дрожали руки. За такое ружье, за такие пули не жалко ничего на свете. Горели глаза и у Хованского — он был положительно в восторге. Из толстых досок он немедля изготовил большую квадратную мишень и прикрепил ее метрах в шестидесяти от окна своего кабинета на двери несколько выступавшего над землей погреба. Усевшись в кресло и облокотившись на подоконник, было чрезвычайно удобно стрелять по мишени. Уже с первых выстрелов нам стало ясно, что ружье обладает превосходным боем — пули ложились в мишень исключительно точно. Забыв о горестях дня и испытывая громадное удовольствие, мы стреляли из винтовки до наступления сумерек.