— У каждого своя беда. А сколько молодых, не дожив до стари, руки на себя понакладывали! От чего, сам знаешь. В нынешнее время выжить мудрено. Оно и голодом, и холодом каждого измучило. Старики хоть что–то в жизни познали. А эти? Ты видел бездомных детей? Я средь них совсем седых встречал. С добра ли? Они еще не выросли, но уж смерти себе просят. — Вспомнилось Кузьме, как привел Женька в дом бездомного пацана. Дружили они меж собой. Тот совсем седой был. Усадили его за стол. А тут Настя вошла. Как увидела на кухне чужого мальчонку, огрела таким взглядом, что у того кусок хлеба поперек горла встал. Еле продохнул. Из дома выкатился. Ни за что больше не согласился прийти к Женьке.
— Всех жаль. И старого, и малого. Да не у каждого теплинка в сердце осталась, чтобы помочь ближнему. Всяк старается себе урвать. Вот мы взяли повариху к нам в стардом. Она через неделю с полной сумкой домой пошла. Темнотой решила воспользоваться. Украла продукты. Уж чего только не нагребла! Мясо и масло, сахар и молоко, крупу и лук. Даже с пачкой соли не рассталась. А ведь сама ест на работе. Стали стыдить. Она в ответ: «А детей своих мне тоже кормить надо. Иначе с чего бы согласилась у вас работать? Иль не знаете, все повара домой берут…» «Ты ж стариков обворовываешь!» — говорю ей. А она в ответ: «Живы будут ваши деды! А и моим ребятам выжить надо!»
Убрали мы ее. Стали искать повариху одинокую. Нашлась. На третий день поймали с кошелкой. Спросили: кому несла? Она глазом не сморгнув: «Нынче харчи дорого стоят. Чуть дешевле продам соседке. Живые деньги получу. Кто от такого откажется?»
Теперь старушку приняли. Она живет у нас. Этой ни к чему воровать. И старается бабуля. Но скольких сменили! А ты говоришь, зарплата мала. У нашего человека воровство в крови сидит.
— Ну, это бабы! Они на харчи падкие! — отмахнулся Кузьма.
— Не скажи! Электрика взяли. Он уже вечером поймался. Лампочки, розетки, выключатель попер. На продажу. Ему тоже надо. А нам откуда брать? — возмутился Яков и продолжил: — Прачку с пододеяльниками поймали. Плотник с гвоздями не расстался. Совсем обнаглели люди. Вот и посуди сам! Из полсотни человек одна бабка–повариха осталась! Другие не застряли.
Кузьма для себя решил не соглашаться на новую работу. Ведь ему недавно дали комнату. Теперь и деньги появились, зарплату выдали. На новом месте заново привыкать придется. А если не уживется, куда деваться тогда ему? В подсобное хозяйство люди просятся, а в стардом кто пойдет?
— Я не тороплю тебя. Ты взвесь, подумай! — Яков смотрел с восхищением на шкаф, сверкающий каждой прожилкой. Ни шершавинки, ни царапинки на нем. Все пазы подогнаны один к одному. Петли надежно вставлены. Каждый шуруп закручен прочно, закрашен. Шкаф стоит как монолит. Не шатается, не скрипит. Сундук как из музея взят в аренду. От него взгляд не оторвать.
Шурка понимающе смотрит на брата. Но советовать Кузьме не решается. Рано ей свое высказывать. Да и как поймет? Попробуй навяжи свое. А вдруг потом попреками засыплет? Скажет, навязалась. А он, мол, и домой мог воротиться к своим. «Нет, пусть сам решает. Я подсказывать не стану», — молчала Александра.
Кузьма ничего не ответил Якову. Не проявил интереса к разговору. Решил, что не к лицу ему бегать с места на место. Да и на Шурку досадовал: «Баба ведь! А ломается, как девка! Будто что–то теряет. Тоже мне — королевна! Без мужика вон сколько, а не потянуло ко мне. Не поверила… Хм–м… А что тут верить? Я ж не в мужики набивался. Не на жизнь до гроба. Но должна ж была допереть, я уж полгода без бабы маюсь. Тяжко. И тоже не дарма! Вон сколько подсобил! Половину мебели отремонтировал. А она меня в щеку чмокает, как пацана. Сколько б ты отвалила за эту работу, если б сдала под заказ? Целый год рассчитывалась бы! Тоже мне — недотрога! Ну и хрен с тобой! Ищи теперь другого дурака, какой остальное до ума доведет за спасибо! С меня хватит!» Возвращался к себе злой. И решил не ездить больше по гостям. «От таких визитов, кроме ломоты и головной боли, ничего не получишь», — решил Кузьма, выходя из автобуса на своей остановке, и тут же уперся в объявление на столбе: «Стардому требуются плотники, столяры, электрики, сантехники…»
— Да пошли вы со своей богадельней! — ругнулся мужик.
«Не нужен я ей! Если бы пришелся по душе, не стала бы раздумывать. Не осторожничала б. Решилась бы враз, как в воду сиганула. А тут… И отказать впрямую боязно. Что как уйду, не подмогнув? И согласиться не схотела. Эх, бабы! Все у вас па выгоде, все отмерено и обсчитано. Потому и в жизни — тлеете, но не горите. Нет в вас огня. Только дым, вонь и слезы. Состаритесь — в пепел рассыплетесь. И ни проку, ни памяти про вас…»
Открыв дверь, вошел в комнату. На столе записку увидел: «Отец! Я был, но не застал тебя. Где искать — не знал. Никто не подсказал, куда ты делся. Мне очень нужно поговорить с тобой. Приедь! Я жду тебя. Егор».
«Сыскался! Чего ж раньше не навещал, когда я со свиньями из одного корыта комбикорм жрал? Не то на курево, на хлеб не имел ни копейки! Кто из вас про меня вспомнил в то время? Жировали детки! Забыли, что я еще живой! Слишком хорошо росли, безотказно. Не зная своего горя, моего не почуяли! Не вступились, когда Настя полуживого за порог выбросила. Нынче жареный петух жопу исклевал. Враз в мозгах просветлело и память объявилась. А когда я тут на опилках спал, считай, полгода?! К полу одежа примерзала! Кто согрел? Кто хоть кружку кипятка подал, чтоб душа оттаяла и не вылетела вон? Когда я не мывшись жил? Исподнего на смену не было! Ты даже с Женькой не передал мне ничего! Теперь понадобился… Сам заявился… Неспроста! Да только отморозило мою душу. Все уразумел. И ты как мать. В нее удался. И те… такие же. Коль так, зачем поеду? Будет мне в дураках маяться. Устал. Не всякая родня родной становится. Вам надо, вы и приезжайте. Мне все без нужды нынче!» — отбросил записку на подоконник.
«Приедь!» — всхлипнуло внутри глубоко и тяжко сердце человеческое. Как ждал он этого тогда… Даже слышались ему голоса детей, зовущих его. Он выскакивал во двор. Но там пусто. Никого. Это поросенок вскрикнул во сне. Голоса всех детей чем–то похожи.
Однажды, уже на третьем месяце, заметил сменщик, что Кузьма ест комбикорм. Кончился заначник. Просить в долг не приходилось. Не умел.
Сменщик молча предложил свои харчи. Кузьма отказался. Не из гордыни. Боялся стать должником даже в малом. Уговоры не помогли. Кузьма выскочил наружу, не пожелав продолжить разговор.
Вот и теперь торопится на смену. Три дня. Как они пройдут? Складывает в пакет харчи.
Все шло спокойно. Кузьма уже к концу третьего дня решил, что в эти выходные, помывшись в бане, завалится спать на трое суток. И никуда не пойдет и не поедет. Но вдруг услышал шаги за спиной. Оглянулся.
Женька, увидев Кузьму, бросился к нему со всех ног.
— Дедуль! Ты почему не приехал к нам, ведь папка тебя звал?
— Не всякий голос нынче слышу. Да и ему было ведомо, что выброшенные из дому больше не вертаются. Я в ем ничего не позабыл. А и Егор, когда я звал его, не докричался. Не услышал. А нынче я оглох…
— Бабка плоха совсем. Папка говорит, что умирает. Тебя зовет.
— Кто? Настасья?
Женька кивнул головой.
— На что я ей? Да и она… Отболело. Не хочу видеть. Так и передай. Мол, отворотило душу. Насовсем. И не ворочусь!
— А ко мне?
— Сам наведаешь, коль сердце потянет. Но туда я ни ногой. Ни живой, ни мертвый.
— Я думал, ты добрый. Всем пацанам тобой хвалился. Говорил, что лучше тебя во всем свете нет. А ты злой, как собака! Почти с мертвой бабкой помириться не хочешь.
Она парализована. На кого злишься? Ее уже все простили. Ты один остался.
— Ей теперь уж все равно. Коль суждено уйти, не задержится. А и простить не могу. Ни живую, ни мертвую. Не хочу видеть никого! А ее, как лихо, как беду самую черную, знать не желаю!