— К нему дядьки пришли. Просили прописать. Я слышал, как он спросил, сколько заплатят? Когда они ответили, велел им паспорта принести. А потом слышал, как хвалился мамке, что зашиб на прописках хорошие бабки. Теперь вот выпишет Ольгу с Андреем и заживет полным хозяином. Как барин. Мамка как дура радуется. Мне больно. Зачем он всех на деньги променял! Я ему сказал. А он, знаешь, как крикнет: «Пшел вон, щенок!» Ушел как бы. И тоже больше не вернусь.
— Ладно! Оставайся! Там увидишь, где сподручней жить! — согласился Кузьма и, уложив внука на раскладушку, сам устроился на полу.
Яков, заглянув к ним в комнату, улыбнулся своей догадке. Все понял без долгих объяснений. И утром выдали Кузьме комплект постельного белья и раскладушку. Женька был зачислен на довольствие. И теперь, возвращаясь из школы, он забирал почту и разносил ее по комнатам. Мыл машину Якова, присматривался к ее ремонту, а сделав уроки, бежал помогать деду. К мальчишке здесь очень скоро привыкли. И ожидавший Егора Кузьма, поначалу удивлявшийся терпению сына, решил не отвозить ему Женьку. А если тот и захочет забрать, попробовать оставить внука у себя, уговорить сына не дергать, не отрывать внука. Но Егор не появлялся. Словно забыл о Женьке.
— Держи доску крепче. Ровней, спокойней веди рубанок. Не рви, гладь дерево. Не дави на лезвие! Плавней! Вишь как каждая прожилка заиграла! — радовался Кузьма за Женьку.
— А какая разница? Эти доски все равно гробом станут. Обобьешь — и не видать, шлифовал иль нет. Для гроба и горбыль сошел бы! Какая разница мертвому, в каком хоронят? Это живые не могут в плохом. А тем без разницы! Вот я когда умру, ты мне не стругай доски. А вот лучше знаешь что? Положи машинку с пультом управления. Там кнопки всякие. Нажал, она вперед едет! Другую — назад мчит. Сама в любую сторону повернет. Сколько я у отца просил, он как глянул на цену, аж посинел. И у виска покрутил. Сказал, что я ненормальный! — пожаловался, зашмыгав носом.
— Зачем же враз помирать! Куплю эту машинку. Что есть дороже дитячьей радости? Она как детство. Едва взрос и позабыл. Поболе смеха в ем! Глядишь, и память про него была бы светлой да долгой! Вот закончим эту работу и сходим в магазин за твоей забавой! — пообещал Кузьма. И сдержал слово.
Женька, возвращаясь домой, светился радостью. Всю дорогу подпрыгивал, целовал деда, засыпал «спасибами». Машинку, как сокровище, на груди под курткой нес. А Кузьме свое вспомнилось. Ведь вот и Егору покупал игрушки, потом уж всякие магнитолы да видики. Никогда такой радости не видел в сыновьих глазах. Скажет, случалось, скупое «спасибо». На том и все. Легко ему давалось. А вот Женька иной. Теплый. «Может, пока не вырос? А потом изменится? Но Егор с детства был таким. Ведь вот гад, не то ко мне, за собственного сына сердце не болит! И как живет, бездушный? Не–е, недаром внук от него сбег. Дети толк в людях знают. Не гляди, что родители. Не признало сердце их. И что тут сделаешь? Ему не прикажешь…»
— Дедуль! Глянь! Машина барьер взяла! Как конь! Ну и лихая! — горят глазенки радостью. А наигравшись, присел рядом. — Ты не горюй! Мы с тобой всегда будем вместе жить. Я никогда не женюсь, даже на самой–пресамой… Зачем нам чужие тетки? Нам и без них хорошо. И вовсе не скучно. Если захотим, пойдем в столовую телевизор смотреть. Там старики на нынешнюю любовь плюются. И ты поругаешься. А может, ваше старое кино покажут, когда все было правильным? — И, слегка толкнув в бок, спрашивает: — Дедуль, а любовь бывает правильной?
— Она у всякого своя! — покраснел Кузьма от неожиданности. Женька застал его врасплох своим вопросом и, серьезно глянув, вновь спросил:
— А это правильно — любить в тринадцать лет?
— В твоем возрасте все тем переболели. Небось в училку влюбился?
— Я что, дурак? Они же старые!
— Ну а твоей–то сколько годков?
— Мы с ней за одной партой сидим.
— И крепко любишь?
— Конечно! Она знаешь какая? Дерется лучше пацана! Гоняет в футбол и на лыжах. Геологом хочет стать. Потому все заранее готовит.
— А ты кем будешь?
— Да я вот тоже всякое передумал, перебрал. И все ж останусь столяром. Чтоб от дома далеко не уходить. Чтоб дети при мне росли. И жить всем вместе. Но это если повезет…
— А как же та, что в геологи? Она дома сидеть не станет.
— Ой, дедуль! Хотеть можно много! А стать геологом еще получится ли?
— Ну так как же с любовью быть? — усмехнулся в душе Кузьма.
— Я еще не совсем решил. Еще есть время. Правда, в классе и получше есть. Но я с ними за одной партой не сижу. Все не поместимся…
— А жаль! — потрепал внука по плечу, узнав в Женьке себя.
Один подъезд стардома был уже готов. Вся мебель, окна, двери отремонтированы. Старики теперь не спешили уходить из своих комнат. Приглашали к себе старух и дедов из других подъездов. Угощали чаем, подолгу говорили. Нередко пытались вовлечь в свои беседы и Кузьму.
Случалось, набьются в комнату по шесть–семь человек и смотрят, как работает столяр.
Вначале Кузьму злило это скопище. Он не прислушивался к их разговорам, не запоминал имена и лица. Но постепенно привык, стал терпеливым и покладистым.
— Кузьма, а вы неплохо выглядите для своих лет! Почему семью не заведете? Зачем себя мучаете? Одиночество никого не красит. Мы почему сюда пришли? Сбежали от одиночества, оно убивает любого хуже болезней и возраста! У вас еще имеется шанс. Не упускайте его! — советовала пожилая женщина, откровенно заглядевшись на мужика. — Вы привлекательный человек! Трезвый, работящий! Вам бы ласку и внимание! Вы расцветете. И даже удивитесь, как изменится сама жизнь! Чего робеете? Вы же мужчина!
— Во баба! Пришла век доживать! А шальных думок полная башка! — смущался Кузьма.
— Чего краснеешь? Бабы всегда верно подмечают. Коль говорят, стало быть, правду молвят. Они нашего брата зазря хвалить не будут! — поддержали старики. И вроде в шутку обронили: — У нас не все старухи. Есть и такие, с кем не грех пофлиртовать. Вона, оглядись! Северянки поприехали. Ни одной старше пятидесяти. Выбирай, покуда мы не расхватали. Потом не отдадим, не уступим!
Кузьма уж и вправду обрадовался. Сколько комплиментов услышал за вечер, все в карманах не унести.
«А как же Шурка? Иль совсем ее забыл? Она ведь приглянулась. И сколько ни мучь себя — тянет к ней. Может, навестить? Небось опомнилась за это время, поумнела, сговорчивей будет. А что, если?.. Но Яков ни словом о ней. Самому спросить неловко. Сколько ж времени прошло? Так и будем с ней играть в гордых? Иль в дураков? Кто кого глупее? Навестить? Иль ождать еще? Но Женьке как скажу?» — сворачивает к дому. Едва вошел в коридор, увидел распахнутую дверь своей комнаты. Бросился бегом. Что случилось с Женькой?
Женьки нет. Беспорядок в комнате такой, словно орава озорных мальчишек целый день играла в войну.
— Что стряслось? Где Женька? — дрогнуло сердце, и опустились руки.
— Ваш сын приехал. Забрал мальчонку. Он уроки делал. Ох и бил его! — покачала головой врач и добавила: — Изверг! Не человек ваш Егор! Не обижайтесь! Но лучше не иметь детей, чем такого сына!..
Кузьма вошел в комнату, закрыв за собой двери. Увидел на полу растоптанную машинку с управлением — Женькину мечту. И словно услышал голос, крик внука: «Дедуль! Помоги!»
Сорвался Кузьма, сцепив кулаки и зубы, бросился к автобусу.
В дверь своего дома не стал стучать. Двинул кулаком, она с треском распахнулась. Кузьма не вошел, влетел бурей.
Зинка, увидев его, побелела, вдавилась в стенку. Всяким видела свекра, но не таким. Ей стало страшно. Егор на кухне лупил Женьку ремнем. На теле мальчонки живого места не осталось. Егор не слышал криков сына. Не видел крови на теле пацана. Он словно обезумел. И не заметил отца.
Кузьма все сразу оценил. И без слов, молча, влепил кулаком под подбородок сыну. Егор взвыл, кровь хлынула изо рта. В глазах искры замельтешили. Адская боль сковала голову. Перед глазами черная воронка — большая, жуткая, страшная…