— Беда прошла! Жива Зинка! Она баба здоровая, как конь! Что ей сделается? Ну, неудача случилась нынче. Через год родит. Бабе, да еще пузатой, нельзя все время зудеть про беды. Наоборот! Даже когда на душе кошки нагадили, стань перед бабой своей на уши. Успокой, рассмеши до икоты. Чтоб слезы лишь от смеха брызгали. Она и выносит, и родит нормально. И жить без страха будет, зная, что она дышит за спиной мужика! Какой для нее в сиську разобьется. Из–под земли копейку зубами достанет. Иначе он не должен детей делать и к бабе в постель лезть!
— Эх, Максим! Не всем везет!
— А ты что канючишь, старый пердун? Канаешь в цветнике, можно сказать! Вокруг тебя бабья больше, чем обезьян в цирке. И каждая старая мартышка смотрит на твой банан!
— Кончай, Максим! — невольно покраснел Кузьма, сдержав смех, рвавшийся с губ.
— Да ты Что? Ослеп? Я это враз усек! О! Если бы я там работал! Ну веселуха бы была! Всех макак — по понедельничкам, гусынь — по вторникам, телух — по средам, индюшек — по четвергам, блядей — по пятницам бы принимал. А в субботу и воскресенье бухал бы со всеми разом.
— Пороху маловато! Не хватит на всех.
— У кого? — удивился Максим. В дверях стояла Ольга. Мужик смутился, умолк. И, указав на Женьку, сказал тихо: — Харчей ему подкинул. Слышь, зайка, он на одной картохе канал. И жарил на воде!
Ольга погладила Женьку по голове, поцеловала в макушку:
— Так–то и растешь одиноко средь нас, больших дураков. Ох и больной, ох и горькой будет твоя детская память. Не приведись ей проснуться в чьей–то старости! Отрыгнутся нынешние деньки.
— Во! И я про то! Только не так культурно! Но смысл твой! — усадил жену на колени, и Кузьма увидел столько нежности и тепла в глазах Максима, что простил ему все грубости и пакости.
«А ведь любит он Ольгу. И она его… Пусть грубый, нахальный, но он ей — свой, самый родной зверюга. Зачем им мешать?» — подумал Кузьма, порадовавшись, что хоть у дочки в семье порядок.
— Дедуль, а разве ты не останешься у меня ночевать? — спросил Женька.
— Работы много, внучок. Ой, как много. Надо выходные прихватить, иначе не уложусь вовремя! — шагнул к двери. Здесь его и придержал Максим:
— Давай подброшу тебя до места. Моя машина до смерти будет помнить, что самого черта возила на свиданку к ведьмам. Прыгай, плесень! Не боись! С ветерком доставлю к кикиморам!
— Да мне в другую сторону! — Назвал адрес Шурки.
— Ну и перец! Во собачий хрен! Ему мало курятника, он даже от него левака дает, завел зазнобу! — хохотал Максим, перекрывая голос магнитолы.
Шурка не ждала Кузьму сегодня. И сомневалась, что он появится завтра. «Может, лишь под вечер. Если успеет отдохнуть у своих. Да и с чего ему ко мне спешить? Там — родня…» И не обратила никакого внимания на такси, остановившееся напротив дома.
Шурка гладила белье. Последняя наволочка. Вот теперь положит в комод чистую стопку. Даст корове сена на ночь. И можно ложиться спать… Услышала звук хлопнувшей калитки. Не поверилось. Отчего–то екнуло сердце.
Кто там приперся? А может, показалось? Но нет! Вон шаги слышны. Не воровские, крадущиеся. Уверенные! Кто ж это на ночь глядя? Выглянула в окно и лицом к лицу встретилась с Кузьмой.
— Открой! — то ли попросил, то ли потребовал по–мужски властно, и она, сорвавшись поспешно, открыла двери. — Не ждала?
— Не знаю. Думала, завтра воротишься.
— Некогда отдыхать. Успеть бы за отпуск хоть с половиной дел справиться, — снимал свитер. И, увидев чистое белье на постели, сказал виновато: — Вот досада! А я и помыться не успел.
— Баня протоплена. Вода не остыла. Хочешь, иди помойся! — предложила тихо.
— Вот спасибо! Жаль, что спину некому потереть!
— Отчего ж? Приду! У нас такое не зазорно! — глянула в глаза Кузьме уверенно. Тот дара речи на время лишился.
— Погоди! А спину чем тереть станешь? Лопатой?
— Далась она тебе в память! В баню с веником приду. Ты иди…
Кузьма не верил услышанному. Шурка сама придет к нему в баню? Интересно глянуть. В телогрейке и в сапогах по задницу? Не иначе. По–другому не сможет. Небось и с мужиком вот так ложилась в постель. А по бокам лопату с топором держала. Потому и смотался от нее. «Ну ее к шутам!» — подкинул дров. И, помывшись, выбрал веник в предбаннике. Едва набрал кипятка в шайку, хотел влезть на полок, дверь в баньку открылась. В густых клубах пара увидел Шурку… Глазам не поверилось.
— Не может быть! Неужто сама решилась?
Александра уверенно подошла к нему.
— Ложись! — сказала спокойно.
Кузьма онемел, разглядывая ее, совсем нагую. Она стояла так близко. Почти вплотную. Кузьма окончательно растерялся.
— Ложись, Кузьма! Парить тебя буду!
— Какой там парить? Ты что? — онемел мужик, прикрывшись веником.
— Ты что? Дикий? Мы в Сибири жили на высылке! Там все в одной бане мылись. Никто никого не стыдился. Всех баб Бог одинаковыми создал. И мужиков. Сам Господь нами не погнушался. Чего ж людям друг друга совеститься? Грех — в другом. А мыться — не совестно! В Сибири и нынче так. Да что я тебя уговариваю? Ложись! — взяла за плечи. Но Кузьма никак не мог оторвать взгляд от тела Шурки. — Лежи спокойно! — хлестала веником до пунцовости. Мужик не чувствовал веника, горячей воды. Он впервые мылся в бане с женщиной, с которой не был близок.
Он часто рассматривал ее. Откровенно и нахально. Исподтишка, украдкой, искоса. Он никогда не предполагал, что увидит ее совсем голую до того, как овладеет бабой. Свою Настю видел в ванне мельком. Когда та мылась. Да и то два или три раза за все годы. Жена спала в ночной рубашке. А переодевалась в своей комнате. Шурка даже не смутилась. Но куда Насте до этой? Королева!
Кузьма лежал, не веря самому себе.
«Нет! Это сон! Не может быть, чтоб сама!» — погладил Шурку по бедру. Та прикинулась, что не заметила.
Кузьма коснулся еще раз. И диво! Никакого отпора…
— Повернись! — скомандовала Шурка, окунув веник в кипяток.
Кузьма медлил. И все ж лег на спину. Баба словно ничего не замечала.
— Шурка! За что мучаешь? — не выдержал мужик.
— Терпи! Еще немного! — взяла другой веник и принялась похлестывать, но не больно, щадяще. Нет, не веник, не кипяток жгли… Кузьма смотрел на раскрасневшиеся камни в печи. Шурка сбрызнула их квасом. И снова принялась за Кузьму.
— Шурка! Не могу! — хотел встать, но баба удержала его на полке:
— Лежи!
— Мучительница! Погоди вот! Дай встану! Я тебе за все свои муки! — попытался слезть с полка, но баба опередила и не отпустила.
— Лежи! Еще не все!
— Шурка! — вскочил резко, неожиданно. Прижал к себе бабу накрепко. — Ну, спробуй, вырвись! — целовал лицо, шею, плечи, грудь. Подхватил на руки.
— Кузьма, милый, нельзя в бане! Дома можно. Тут — нет!
— Дома можно? — спросил, не веря услышанному.
— Скоро воротимся. Подожди!
— Смотри, ловлю на слове! — облился холодной водой из ушата. Тут же успокоился.
Кузьма вошел в дом раньше Шурки, в расстегнутой рубашке, с полотенцем на шее. Ни малейшей усталости в теле, на душе все легко и прозрачно. Плечи не сутулятся, ноги — хоть сейчас в пляс. У мужика уже много лет не было такого настроения. Он открыл двери в дом. И чертыхнулся…
За столом, расположившись удобно, по–хозяйски, пил чай Яков. Кузьма, едва увидел его, понял: не с добра приехал в ночь.
— Эх, Яшка, как некстати тебя принесло, — досадно поморщился Кузьма.
— Так вы в бане были? Вот не знал! Жалко! Вместе б все попарились! — огорчился тот.
Кузьма покраснел до макушки, подумав свое: «Только тебя там и не хватало!»
— Где Санька застряла? — ерзнул Яков, нетерпеливо глянув на часы.
— В бане прибирается. Скоро будет.
— Увожу я от тебя Саньку. К старшей сестре. Захворала. А присмотреть некому. Пусть с ней побудет недельку. А я тебе из стардома еду привозить буду…
— А хозяйство на кого?
— Привезу кого–нибудь из старушек. Кто пожелает. Иль соседку уговорю приглядеть. Другого выхода нет…
— Слушай, Яков, может старушку к сеструхе отправить? Я с Шуркой свыкся.