Но столяр плохо знал бабу. Она не умела уступать и отступать. Если Глафира прицепилась, наметила себе что–то, то не оставляла своих притязаний надолго.
Вот и теперь, умолкнув на минуту, взялась снова:
— Кузьма! Каких женщин предпочитаете? Блондинок?
— Молодых! — ответил под общий смех.
— Ну это понятно. Все старики любят девушек. То старческая болезнь, — съязвила баба.
— Какой же Кузьма старик? Он мужчина в самом расцвете сил. Мне б его возраст и внешность, даю слово, флиртовал бы с двадцатилетними. Они как раз таких уважают теперь.
— Да разве они знают тонкости мужской души, толк в любви? Вертихвостки! То ли дело иметь отношения с изысканной дамой, умеющей ценить в мужчине личность, а не кошелек, как молодые. Что вы скажете на это, Кузьма?
Но столяр не слышал, ничего не ответил Глафире.
Побыв для приличия за столом не более часа, решил пойти домой, отдохнуть перед рабочим днем. Выйдя во двор, он сел на скамейку перекурить. И почти тут же к нему подсела Глафира.
— Кузьма, вам не скучно одному в своей келье? Может, скрасим ваше свободное время?
— Как? — не понял столяр.
— Пригласите меня к себе…
— На хрена? Я что, захворал? — выбросил недокуренную сигарету и пошел домой, ворча на баб, потерявших стыд.
Яков, только недавно вернувшийся в стардом, видел все из окна. Едва Кузьма вошел в коридор, он открыл двери, позвал к себе.
— Умерла сестренка. Завтра похороны. Меня не будет целый день. Надо помочь Сане. Она совсем с ног валится. Едва пережила свалившееся горе. Мы все очень дружны были. Теперь нас осталось двое. Как страшно терять родных, Кузьма! Словно часть самого себя. А ведь была семья… Что от нее осталось? Двое одиночек. Я так боюсь за Саньку! Ей, как и мне, всегда не везет. Она тяжело переживает каждую неудачу. Но как оградишь от них последнюю сестру?
— Семья ей надобна. Мужик! Помощник и заступник! Он сам ее беречь станет от бед.
— Муж станет беречь? Да не смеши! Таких на свете нет! Мужья лишь в гроб загоняют! — усмехнулся Яков.
— Ты это про меня? Так я свою берег поболе, чем ты сестру! Она ни дня не работала. Отказу ни в чем не знала. А вот твоя сеструха померла без мужика. Спроси, откуда хвори берутся? Их не заказывают. Иная королевной живет всю жизнь, пальцем не шевеля. Да только хлоп ее какая–нибудь болячка, и нет бабы. Другая по уши в земле всю жизнь. Босиком по грязи и снегу. Хлеба вдоволь не видит. Спит в сарае. А тянет до глубокой стари. Кто у нас нынче дольше всех живет? Нищие и бродяги. Им все по колено. Беды не грызут, заботы не точат. А богатые дохнут. Вот и суди сам, кто от чего и как оно лучше, — нахмурился Кузьма.
— Зря обиделся. Я не тебя имел в виду. Да и при чем здесь ты? Была у меня в юности любовь. Говорил тебе. Не насмелился. Другой опередил. Вчера ее могилу увидел. Оказалось, три года, как она ушла. А бывший муж могилу не навещает. После нее двух женщин сменил. Вот и болит память. Обидно. Хорошая девчурка была. Даже не верится, что никогда не услышу ее смех — звонкий и чистый. Не уберег он. А я — струсил. До конца себе не прощу.
— Ты это к чему каешься передо мной? Я не поп! — удивился Кузьма.
— Дурак ты, ей–богу! С чего б я каялся перед тобой? Разве виноват? Поделился, как с человеком! А ты о себе возомнил! — обиделся Яков.
— Не серчай. Не понял. Ну, ляпнул невпопад, не то! Прости. Но не стоит тебе свою душу рвать! Ну скажи, на что та девка выскочила взамуж за прохвоста? Иль слепой была? Почему тебя не увидела?
— Я повода не дал. Она даже не догадывалась ни о чем. За что ее винить? Да и кто заранее будущее знает? Вот и Шурка тоже замуж неудачно вышла. А есть в том ее вина? Негодяй попался. Я ли с ней не говорил… Просил повременить, приглядеться. Ведь не послушала!
— Сколько ей годов? — спросил Кузьма.
— Саньке? Сорок первый пошел!
— Господи! Я ж против нее старик! — ужаснулся Кузьма.
— Чудак ты, право! Ну какой ты старик? Глянь, как вокруг тебя бабы вьются! Только что от Глафиры избавился. А она баба опытная, видавшая виды, знает толк в мужиках. Вон как прицепилась!
— Срамница! Озорной была! Легко ей жилось, ничего не растеряла из бабьего, окромя молодости. Но она тут одна такая. Остальные — путевые! А Глафире что ни мужик — гостинец! Ей едино! Но кому нужна?
— Это верно, она такая одна у нас. Но говорим не о ней! О Саньке!
— Я ж и не думал, что промеж нами такая разница. Она дите против меня, обижался — с чего она мной погребовала? Понятно теперь!
— А знаешь, на сколько Василий был старше Саньки? На шестнадцать лет!
Кузьма чайную ложку из руки выронил, уставился на Яшку недоверчиво:
— Как же ты дозволил ей?
— Сама выбрала. Полюбила. И никого не стала слушать. Вышла за него, и все тут. Ушла к нему. В его дом. Но дело не в возрасте, Кузьма! Муж и должен быть старше. Так по логике жизни положено. Он опытнее и мудрее. Да и перебеситься успел. Сумеет жену в руках держать. А уж на сколько он должен быть старше, то от жизни. И Санька очень многих своих ровесников отвергла, когда они ей руку предлагали. Смеялась над ними. Никому не верила. И с самой юности говорила, что выйдет лишь за того, кто не меньше чем на десять лет старше будет.
— А Василий до Шурки был женатый?
— Официально — нет. Ну а связи, конечно, были. Далеко не мальчиком женился на сестре. Она его к прошлому не ревновала. Но и тут не состоялось. Не повезло. Другую нашел. Еще моложе Саньки. И живут… Иначе вернулся б! Так что ей виднее, кого выбрать, кого предпочесть… — глянул на озадаченного, погрустневшего Кузьму. — Знаешь, когда сестра умерла, в дом соседи приходить стали. С соболезнованиями, с сочувствием. И один стал возле Шурки увиваться. Ухаживать вздумал за сестрой. Нашел время, дурак! Я не вмешивался, знал: Санька сама за себя всегда постоять сумеет. И вдруг из кухни слышу — что–то упало. Поначалу подумал — кто–то по нечаянности гроб задел. Вбегаю. А там ухажер в углу валяется. Под глазом галоген горит. Спросил Саньку, что случилось, она ответила: «Вот этот кобелюка стыда перед покойницей не ведал, за сиську меня лапнул. Я ему и врубила малость. А мужик мой приедет, еще добавит гаду, чтоб не совался к семейным, говно! На похороны как на попойку пришел! Веселуху сыскал, козел! Теперь пусть уползает, гнида облезлая!» Ну, мужик и впрямь вскоре убежал. Я и спросил Шурку, о каком мужике она говорила. Уж не списалась ли со своим Василием? Она и ответила: «Да при чем он тут? Кому надобен кобель блукащий? Даже если и воротится, не приму его». И вот тут рассказала о тебе. Все. И про баню. И как я помешал вам. Плакала Санька, что сама судьба подножки ставит. И когда кажется — уже все, обязательно сорвется. Говорила мне, чтоб передал тебе, мол, когда сороковины по сестре пройдут, ждать тебя станет к себе. Не сказать этого я не мог. Санька не простила б мне. Хоть и сестра. Но сначала она — женщина. И ей виднее…
Кузьма светло улыбнулся:
— Значит, помнила! — Как наяву увидел бабу, прильнувшую к нему. С трудом заставила саму себя оторваться от Кузьмы. И мужик словно вновь почувствовал запах, тепло ее разгоряченного тела. — Нешто до сороковин и видеть меня не хочет?
— Не в том дело. Неловко мне говорить тебе о таком. Сам знать должен. Прийти можешь в любое время. Но мужчиной лишь на сорок первый день. Так по обычаю… Не мы его придумали, не нам менять. Навестить Саньку в любой день не грех. Да и надо бы тебе появиться, если на будущее что–то решил для себя. Сестра рада будет. Не звала разделить наше горе, потому что у тебя своего хватает. Это она так считает. А я советую — прийти к ней. Твоя поддержка теперь ей как нельзя кстати. Но это только совет, — предупредил Яков и, услышав в коридоре чьи–то шаги, выглянул в двери. — Вам что здесь нужно? — спросил Глафиру, оторопевшую от неожиданности.
— Кузьму ищу. Столяра. К нему пришла. Он в гости пригласил.
— Сейчас одиннадцать часов. О чем вы говорите? Кто ходит в гости в такое время? — спросил строго.