Кузьма замерил, записал для себя размеры, пообещал прийти через неделю, принести уже готовые рамки, собрался уходить, но в это время пришла Лилька.
Она удивленно оглядела мать, Кузьму.
Худая, черноволосая, с впалыми щеками и бледным широким ртом, она не без подозрения смотрела на гостя и даже не поздоровалась с ним.
— Это столяр из стардома. Вот попросила его рамки на иконах заменить. Обещает на другой неделе принесть готовые, — словно оправдывалась бабка, ежась под колючим взглядом дочери.
— Что ж вы стоите? Присядьте! В ногах правды нет! — предложила Кузьме.
— Не стоит. Мы уж все обговорили. Через неделю принесу рамки к иконам.
— Сколько будем должны вам?
— А ничего.
— Я не хочу быть обязанной никому!
— Чудная! Да о таком говорить совестно. К тому ж не для тебя, для бабы Нади, по ее просьбе сделаю. Другому кому–нибудь пальцем не пошевелю! Видал я гордых в своей жизни. Не приведись никому их доли тяжкой. Горькими умылись за гордыню. И никакой о них памяти нынче не осталось. И тебе, баба, единое скажу: не стоишь ты матери своей, подметки ее! — взялся за ручку.
— Вы не знаете меня. За что ж так?
— А и знать не хочу! Худое да гнилое враз видать! И званье ему единое — говно! — Шагнул за дверь и вышел, не оглядываясь, во двор, подошел к калитке и лицом к лицу столкнулся с Шуркой. Оба уставились друг на друга изумленно.
— Кузьма! Ты тоже гадать? Иль к Лильке? — выдала себя баба.
— К бабе Наде. Но не гадать. А ты зачем? На кого решила гадать? — глянул насмешливо.
— На тебя…
— На что? Я вот он! К тебе навострился!
— Не врешь?
— Нет. Я ж к бабке по делу зашел. Попросила рамки к иконам сделать. Размеры взял. А тут ее дочь приперлась. Коза облезлая. Ну, я с ней малость потарахтел и к тебе собрался.
— А о чем с Лилькой говорил?
— Полаялся! Дура она набитая. И голова у ней, как порожнее ведро. Едино звон и гордыня. Ума ни на понюшку! Бедная бабка с таким дитем.
— Так уж и полаялся?
— Да ты что? Уж не ревнуешь ли? — рассмеялся громко. И, обдав Шурку теплым взглядом, сказал тихо: — Ты ж глянь на себя! Кто ж эдакий цветок променяет на крапиву? А ну, пошли отсель! Нечего на меня гадать. Я весь — вот он! Нараспашку пред тобой. И никого другого мне не надо. Поехали к тебе.
— А я подумала, что ты неспроста тут объявился. По сердечным делам. Но скажи, откуда знаешь бабу Надю?
— Она у нас в стардоме жила. Дочка ссылала за карты из дому на три месяца. Даже жила в моей комнатухе несколько дней. Хорошая бабка. Ее в стардоме все уважали. Признали враз. И нынче вспоминают добром, — шел рядом с Шуркой. — А ты как узнала про бабку?
— Ее весь город знает. Все бабы. Мне и подсказали.
— Уже была у нее? Знаешь?
— Была с неделю назад.
— И что она сказала про меня? — усмехнулся Кузьма.
— Нам Лилька помешала. Воротилась с работы. Бабка увидела, скорей карты собрала и спрятала под стол. Мне велела вот в это время прийти. Да вишь, опять бы не повезло, та чума уже дома.
— Так уж и ничего не успела сказать? — не поверил Кузьма.
— Совсем мало.
— А что успела? — взял под руку Шурку. Та дрогнула. Глянула настороженно по сторонам. Вокруг шли люди. Но никто не оглядывался на них. Баба посмотрела в лицо Кузьмы, взглядом указала на его руку. Он взял руку женщины покрепче, прижал к себе без слов, пошел шаг в шаг. — Так что она успела сказать про меня?
— Ты ж не веришь, смеяться станешь.
— Не стану. Мне она тож гадала единожды. Пред тем как твоему Василию помереть. Верней, перед письмом. И еще про детей. Все верно сбылось…
— А про меня говорила?
— Не помню! Может, самую малость.
— Тебе Лилька не мешала. Значит, бабка успела все предсказать. Чего ж скрываешь?
— Нет, Шурка! Не лукавлю! Сказала баба Надя про нас, что будем вместе. Но это по картам. А я хочу по судьбе в том убедиться.
Подошли к остановке. Ни Шурка, ни Кузьма не смотрели на дорогу и не обратили внимания на такси, резко затормозившее неподалеку. Оно внезапно задом подъехало, остановилось напротив. Кузьма увидел Максима и покраснел, растерялся от неожиданности. Он все еще держал Шурку под руку. Но невольно вздрогнул, представив, что сейчас услышит не только он, а и баба.
— Ну, чего стоишь, как усрался? Я тебя в твоем притоне шарил по всем клеткам. А ты тут рассекаешь, баб клеишь!
— Чего тебе надо? — покрылся потом лоб. И свободная рука невольно схватила зятя за грудки. — Ты как смеешь, говнюк, так со мной говорить? — сверкнули молнии в глазах Кузьмы.
— С чего хвост поднял? Чего надрываешься? Довел Ольгу до слез! А сам кайфуешь, как падла?
— Получила за дело! Мало ей — добавлю! И тебе заодно! Выискался защитник сраный! А ну, пшел отсель! — трясло Кузьму.
— Ты чего? Перед бабой выставляешься? Так их у тебя больше, чем волос на башке. Из–за каждой не нагавкаешься!
— Слушай, ты, щенок! Она — не каждая! Понял? Она — моя! Из–за вас, выродков, у нас откладывалось! Теперь все! Будет. Кувыркайтесь как знаете! А меня оставьте! — отпустил Максима, увидев автобус.
— Дед! Давай я тебя подброшу! Садись, старый черт! С ветерком домчу. На хрен тебе автобус? Да и поговорить надо, — предложил зять.
— Лады! Только мы вдвоем! — повел к машине Шурку. Та несмело села в такси.
Зять, глянув в зеркало, спросил Кузьму:
— Куда поедем? Домой?
— К ней! — кивнул на Шурку и назвал адрес.
Максим вел машину легко, весело. И, глянув на Кузьму, произнес:
— Послушай, плесень…
— Я тебе не плесень! Еще раз услышу, язык до самой жопы вырву! — оборвал зятя резко. Тот ухмыльнулся:
— Ну хорошо, дед! Не бухти! Вякни лучше, когда виделся с моими мухоморами, о чем ботали? Зачем они к тебе возникли?
— Я Ольге все сказал. Должна была передать. Они по делу говорили. Все верно. И ей не с чего сопливиться. Мозгами, сердцем жить надо, не только выгодой. А тебя твои просили приехать. Совестно сказать, три месяца родителев не навещал, — пристыдил зятя. Тот оглянулся:
— Тебе бы заткнуться, плесень! Сам своих по полгода не наведываешь.
— А разве я должен? Иль они? К вам приди — едины беды. На куртку скопить не могу никак. Все на вас! А хоть кто спросил, как сам маюсь? Иль подмогли? Скоро бороды по коленки отрастут, а все в детях ходите! Когда на свои ноги встанете? Еще я навещать должон! — хмыкнул Кузьма, глянув на Шурку, доверчиво прижавшуюся к нему. Она не сводила глаз с дороги. И едва машина подъехала к дому, выскочила из нее, открыла калитку, впустила гостей.
— О! Старик, а ты не дурак! Неплохо окопался! — Максим оглядел дом снаружи, добавил смеясь: — Бабу приласкал — молодку. Да еще с готовым гнездом! Ну и фрайер!
— А ты рот не разевай! Я не дом, а человека приглядел. Да только тебе это не понять! Не дано! — вошел на крыльцо следом за Шуркой.
— Дед! Да у тебя тут хоромы! — пошел Максим по комнатам без разрешения и приглашения. Кузьме неловко стало за наглость зятя. Он сам не смел вести себя подобным образом. А потому позвал требовательно:
— Максим, иди сюда! Слышь, где ты там застрял?
— Слушай, а тебе немного–то и надо для жизни! Ну, телик, холодильник помощней, койку пошире! — подморгнул Шурке догадливо.
— Без сопливых скользко. О чем говорить хотел? Выкладывай!
Максим сел напротив. По поведению Кузьмы понял, что тот еще не хозяин в доме. Оттого держится скованно. Решил не подводить тестя. Тщательно подбирал слова, чтобы не задеть самолюбие и не обидеть:
— Знаешь, ты, конечно, разобрался с моими стариками. И нам помог увидеть и понять, что раньше не замечали. Ольге о них я ничего не говорил. Оказалось, напрасно скрывал. Она все правильно поняла. И не стала избегать общения. Меня выругала. Хотя и не заслужил. Прошлое ушло…
— От кого? От тебя? Но не от них! — перебил Кузьма и продолжил: — Выходит, ты своих стариков стыдился? Их пережитого? А сам не с той же миски нахлебался? Ты–то за что влетел? Чего ж совеститься? Коль тебя не оттолкнула, что же стариков сторониться?