Болеслав Лесьмян
Запоздалое признание
© Г. Зельдович
© Издательство «Водолей»
Роза
Он пурпурные макиБросил в дорожной пыли.Сон я – где были знаки —Вспомнить уже не в силе.
Были уста – твоими?Моими ли – ладони?Месяц вверху – все зримей,Сад пустой – все бездонней.
Дни – тягучей обоза,Ночью – в озере таю…Когда цветешь ты, роза?«Вовсе не зацветаю…»
«Вовсе не зацветаю…»Ты ли мне молвишь, роза?Слово жадно хватаю,Дни – тягучей обоза…
Глухонемая
Есть в деревне у нас эта странная девка —Не умеет сказать, не умеет услышать,А в очах – небеса и лихая запевка.Забрела к нам в село, как безродная пришать.
Я не ведал, как звать, – и кому она снится:Из таких из людей, что лишь смерть позовет их;Если б я был той смертью, нашел был в немотахТу струну, на которой – Господня десница.
И казалось – когда б средь веков златоперыхЕй во грудь земляным я ударил бы комом,Отголосок в долинах катился бы грёмом,Тормоша лебедей на сонливых озерах!
Есть в деревне у нас очень бледная речка.Возле речки столкнулся с рыбачившим дедомИ, спросив, как зовется, услышал словечко:«Не зовется никак то, чей путь нам неведом!
Называли – Тикуша, порою – Могила;Называли Далекой и кликали Близкой;А поживши, я знаю, что, сколько ни рыскай,Все, что ищешь, дремота давно поглотила!..»
И бывают в деревне вечерние зори,Когда мир превращается в сон о сновидцеИ рождаются в душах багровые мори,Вместе с памятью всех не сумевших явиться.
И однажды под вечер глухая-немая —И с душою не больше соловьего тельца, —Словно лира, которой не дали владельца,Шла к бегучей водице, чему-то внимая.
И стояла, как будто бы кто-то покликал,И косу, будто бредень, спускала в глубины,И хотела поймать этот сон голубиный,Что ее голоском – под водою курлыкал!
И вода для смелячки была как зерцало,И свой образ линялый мечтался – уловом,И надеялась – он, обладающий словом,Нам поведает все, что она не сказала!
И тряхнулась она. И своей позолочьюПритемненная вечность светла без исходу…Не своя и ничья, между светом и ночьюБезымянно глядит в безымянную воду…
У моря
Рыбаки, оробев перед бурей грядущей,И понявши все то, что понятно на свете,Вперекор глубине – бездоходные сетиРаспинают шатром над иссохшею пущей.
«Только олух живет недопевком прилива,Богатеет сбогата, нищеет изнища;Ну а мы понимаем, что жизнь двуречива,Мы умеем из неводов – делать жилища!
Бесполезен шатер! Но над миром стожалымЕго грива развеяна так долгополо,Что тоскливому веку не будет измола!» —Поясняет бахвал молчаливым бахвалам…
Отрекшись от себя, отрекшись от былого,Из своей чужедальности в тутошность вчуженКаждый прежний ловец золотого улова,И ныряльщик во тьму, и покрадчик жемчужин!
И ничто их не тешит: им видеть не надоБеломлечную чайку, моллюска-багрянку;И раздувшийся парус для них не отрада,И подобно их время улитке-подранку.
Проползает оно в распотешном величье,Где прозрачнее тени, ажурнее ветки.А заслыша вопрос, как же звались их предки, —Вместо отзыва щерят колючки уличьи.
Но в ночи никому не чинится обиды,Отворится родник, среди дня незнакомый, —И срываются с губ, зацелованных дремой,Жемчуга-шепотки, янтари-полувзрыды.
И в такую-то ночь им не будет пощады,И выходят их мучить их души егозьи —И сновидят себя, как подводные гады,Что бывают собой только в собственной грезе.
Баллада о заносчивом рыцаре
Чуждый спеси, чуждый злобе,Рыцарь спит в дубовом гробе.
К дреме вечной и порожней —Он улегся поулежней.
А любовница младаяМуслит четки, причитая:
«Мне гадать не стало мочи,Как ты там проводишь ночи!…
Разлучила домовинаТо, что было двуедино.
Эти руки, эти губыНыне страшны, а не любы!
И боюсь тебя позвать я,Шелестнуть подолом платья!
Не делю с тобою ложа,На себя я не похожа —
И натуживаю тело,Чтоб тебя оно хотело!
И живу теперь на светеЯ с мечтою – кануть в нети!»
Он решил, что в том измена,И глаголет ей из тлена:
~ 1 ~