К зеленой стене, подмяв несколько кустов, привалилась странная гора, высотой с человека. Какие-то крупные бруски серого и черного цвета... Здесь, среди воды, трав и болот, эта гора смотрелась так, будто ее насыпал отчаливший инопланетный корабль. Не собрались ли они официально запротоколировать место приземления летающей тарелки?
Рябинин обернулся к инспектору, ожидая каких-то поясняющих слов, но Вадим лишь показал взглядом на космическую горку — мол, смотри. Молчали инспектора, молчал эксперт-криминалист и молчали понятые. Тогда Рябинин подошел к странной горе и взял один брусок.
Черный, крепкий, легкий, сажистый... Из чего он? Вроде бы из чистого углерода. Рябинин осторожно положил углеродистый брусок в груду и взял другой, серый. И прежде чем пальцы ощутили то, что они знали с первого года жизни, слабый запах свободно отстранил другие сильные запахи — багульника, трав, озерной воды и вошел в его душу удивленным толчком.
— Хлеб, — растерянно сказал Рябинин.
— Хлеб, — подтвердил Петельников.
Буханка была нормальной, даже мягкой, даже еще не промокшей. Рябинин разломил ее, обдав себя душистой волной, — хлеб. Да их тут, серых и мягких, большинство; сгорело до угля, а вернее, до углистой корки, лишь несколько буханок.
— Хлеб-то хороший, — опять растерянно сказал Рябинин, оглядывая всех.
— Найти бы его в войну, — сказал понятой.
— Да-а, подороже золота, — отозвался эксперт, уже распахивая свои сумки.
— Кто обнаружил? — спросил Рябинин.
— Мальчишки, — ответил Леденцов, взял у следователя половину буханки, выщипнул ком мякиша и начал есть.
— Как? — усмехнулся Петельников.
— Хлеб как хлеб, товарищ капитан.
— Привозили на самосвале, — Петельников махнул рукой на свежую и глубокую колею.
На месте происшествия у Рябинина бывали разные состояния. Его охватывала жалость к потерпевшему, злость к попустительству, ненависть к преступнику; он сожалел о чьей-то испорченной жизни, о чьем-то пропавшем добре, о поруганном чьем-то имени... Но сейчас он не понимал себя — казалось, что промозглый осенний день припал к его груди стынущей влагой и вливает туда свой тоскливый холод.
Рябинин глянул на озерцо. От частых капель оно тихо позванивало. Тот берег зарос елями и какими-то темно-ствольными деревьями — насупленная черная грива. Но кое-где белели стволы берез и, перекошенные дрожащей сеткой дождя, казались струйками белого дыма.
Видимо, какой-то хлебозавод испортил хлеб и тайком вывез. Обида. Рябинина заполонила обида — такого с ним на месте происшествия не случалось. Но почему? На кого обиделся? Какое дело ему, городскому человеку, до того самого хлеба, который он не сеял, не жал и не молол?
Все уже работали. Эксперт фотографировал хлеб и заливал пастой следы протектора, Леденцов ему помогал, понятые смотрели. Рябинин расстегнул портфель и подошел к Петельникову:
— Вадим, сколько у нас хлебозаводов?
— Да штук десять.
— А ближайший?
— Вон за тем поселком...
Инспектор показал вдаль, за озеро, но Рябинин уже ничего не видел — частые капли на стеклах очков сливались в струйки и застили и без того хмурый день. Он вытащил платок и протер стекла. Но струйки, словно перепрыгнув с очков, уже бежали по шее за шиворот, где-то по плечам, где-то в ботинки.
На том краю озера он смутно разглядел белесые домики.
— Без доказательств на завод соваться нечего.
— Поищем самосвал.
— В этот поселок надо заглянуть...
Услышав последние слова, эксперт почти радостно поманил их. Петельников нагнулся, Рябинин близоруко присел — они смотрели на конец указующей линейки, который лег на кофейные ромбы и квадраты следа автомобильной покрышки.
— Тут была пробуксовочка, — объяснил эксперт. — Дерн сорвало. На мокром торфе остался четкий отпечаток. А вот характерный скол. Протектор прекрасно идентифицируется...
— Тогда найдем, — заверил Петельников.
— Как печенье, — сказал Рябинин про торфяные ромбы, доставая папку с бланками протоколов.
— Писать на дожде? — удивился инспектор, — Сейчас пригоню машину.
Он уже отошел шагов десять, но вернулся и навис над рябининскими очками, словно закрывая их от дождя.
— Сергей, после твоих сложных это дело о горелом хлебе, наверное, покажется неинтересным?
— Неинтересных дел не бывает.
— Ну уж?
Рябинин хотел ответить позлее, чтобы сбить Вадимову уверенность, но вспомнил, что про его странную обиду инспектор не знает.