— Нет никакой необходимости, — мягко ответила Татьяна Петровна. — Школами занимается второй секретарь, Василий Спиридонович. Как говорится, ему и карты в руки. Вот если вопрос такой, что сам он его не решит, я вас пропущу к первому.
Поколебавшись еще секунду, женщина поднялась со стула и открыла дверь второго секретаря.
В приемную, как и везде в райкомах, выходят двери первого и второго секретаря. И сколько ни помнит Алексей Федорович, здесь всегда людно. Район большой, каждый день находятся дела, с которыми идут не к тому, так к другому. А и к третьему секретарю кто приходит — тоже приемную не минует.
Дверь кабинета первого секретаря открылась, и из нее вышел седобородый дед в кирзовых сапогах.
— Спасибо, Татьяна Петровна, — поблагодарил он.
— Не за что, Николай Константинович, — отозвалась секретарша, и к ожидающему толстяку: — Вы уж извините, секретари партийных организаций принимаются вне очереди… Пожалуйста, Алексей Федорович.
Алексей Федорович был несколько смущен таким оборотом дела, но — приглашают — надо идти.
Двери двойные: первая открывается в приемную, вторая — в кабинет. Не рассчитав толчка, Алексей Федорович вместе с распахнувшейся дверью так стремительно вылетел из нее, что сразу же очутился чуть не посредине кабинета. Резко остановился, по укоренившейся армейской привычке, точно так же, как это делал, приходя в кабинет начальника политотдела, подтянулся.
Валентин Сергеевич вышел из-за стола ему навстречу, протянул руку и, как бы давая понять, что оценил его армейскую выправку, с улыбкой приветствовал:
— Здравия желаю! — и усадил в кресло у стола.
У секретаря чуть продолговатое, открытое лицо, удлиняют его, наверное, высокий, с большими залысинами на висках, лоб и зачесанные назад волосы. На лице как-то незаметны ни нос, ни губы, а вот глаза — черные, пристальные — замечаешь сразу. Глаза смотрят на собеседника внимательно, изучающе, и поначалу под этим цепким взглядом секретаря Алексей Федорович чувствовал себя несвободно, стесненно.
— Пришел, как я понимаю, не просто так, не без дела, — сказал Валентин Сергеевич. — Но, если не имеешь ничего против, для начала я кое-что спросил бы у тебя. Как всходы? Как дела с овощами — огурцы в грунт еще не высаживаете? Не подумываете ли о полиэтиленовых теплицах?
Алексей Федорович отвечал по возможности обстоятельно. Особенно насчет теплиц. Он сказал, что Михатайкин не только подумывает о них, но уже и послал завхоза за полиэтиленовой пленкой. Как только достанут, сразу приступят к постройке каркасов. Электрокалориферы уже куплены.
— Я слышал, в Эстонии один колхоз наладил выработку этих пленок из отходов соседнего завода и завел большое тепличное хозяйство, — сказал Валентин Сергеевич. — Может, есть смысл съездить туда, посмотреть, поучиться. Колхоз «Слава» — пригородный, и чем дальше, тем ему все больше и больше придется заниматься овощами.
Ничего не скажешь, дельные вещи говорит секретарь. Да и не удивительно: прежде чем попасть на этот пост, не год и не два проработал председателем колхоза. И не плохо, видать, работал, если Золотую Звезду Героя заслужил. Правда, по скромности Звезду он не носит; во всяком случае, Алексей Федорович пока еще ни разу при Звезде его не видел. Слава бывшему председателю колхоза не вскружила голову. Вот если бы такое звание присвоили Федоту Ивановичу Михатайкину!..
— Ну, а теперь давай выкладывай, с чем пришел, — словно бы читая его мысли, предложил Валентин Сергеевич.
И Алексей Федорович начал рассказывать. Первоначальное стеснение постепенно куда-то ушло. Секретарь райкома слушал его внимательно, не перебивая. Только на лицо его будто медленно наплывала тень, глаза гасли и глядели уже не столько на собеседника, сколько в самого себя.
Алексей Федорович кончил свой рассказ, а секретарь все еще молчал.
— Обсудите вы его на бюро райкома, Валентин Сергеевич. Одерните. Слава явно вскружила ему голову. Никого, кроме самого себя, не слушает. Пропадает человек.
— М-да… — секретарь в раздумье потер свой большой лоб. — М-да… Дела неважные. Райком в его воспитании упустил момент… Момент, понятное дело, не в буквальном смысле слова. За один момент человек из хорошего не делается плохим. Но… но еще когда Михатайкин сделал только самые первые шаги по скользкой дорожке, никто его не подхватил, а лучше бы сказать — не схватил за руку. Вот он и покатился… И уже обращаясь к Алексею Федоровичу: — Я бы предложил так. Сразу на бюро райкома Михатайкина не обсуждать. Тут есть одна тонкость…
— Не обходить партийную организацию колхоза! — понял, куда клонит секретарь, Алексей Федорович.
— Именно! Ну вот, скажут, нас даже и не спросили.
Валентин Сергеевич будто рядом был и подслушал его мысли, когда Алексей Федорович о том же самом думал!
— Но кто выступит против Михатайкина?
— Может, все же найдутся?
— Вряд ли. Да и как формулировать вопрос? Узнают о персональном деле — чего хорошего, подпевалы возьмут да и вообще снимут такую постановку вопроса с повестки Дня.
— А и не надо ставить как персональное дело, — Валентин Сергеевич опять потер лоб, подумал. — Вот как сделайте. Вы просто заслушайте его отчет о том, как он выполняет Устав партии. Да, да, отчет. И я на этот отчет приеду… Сам-то как, наберешься мужества против своего старинного дружка-товарища выступить?
— Я выступлю, — твердо сказал Алексеи Федорович.
— Вот и хорошо. Нас уже двое… Как в той крестьянской побасенке: лошадь отдадим, а кнут оставим, — Валентин Сергеевич довольно рассмеялся.
— Захочет ли он отчитываться. Скажет, парторганизация вместо того чтобы укреплять мой авторитет, делает под него подкоп.
— Пусть говорит, что хочет. А отказаться не имеет права… Устав коммуниста ко многому обязывает. Мало хорошо справляться со своей работой. А как ты — особенно если работа у тебя не рядовая, а руководящая — как ты относишься к людям? Каков ты в семье, в быту? Может, и придется ему перед коммунистами покраснеть да попотеть.
— Не просто его заставить покраснеть, — усомнился Алексей Федорович. — Не тот человек.
— Ну, а уж если коммунисты не дадут его действиям объективной, нелицеприятной оценки — пригласим сюда.
— Это будет вернее.
— Видишь ли, Алексей Федорович, тут важен воспитательный момент… опять момент, — секретарь райкома коротко улыбнулся. — Надо напомнить, что в партии дисциплина одна как для рядового, так и для руководителя. Это — первое. А второе… — секретарь сделал паузу. — Я не думаю, что Михатайкин — конченый человек. Председательский талант у него как был, так при нем и остается. И он еще больших дел может наворочать, котелок у него варит… Я бы так сказал: крылья подрезать ему не будем, а клюв — клюв укоротим… Ну, а дальше — дальше что загадывать? — поживем, увидим.
Посчитав разговор оконченным, Алексеи Федорович поднялся.
— Когда созвать собрание?
— Не тяните. Чем скорее, тем лучше. Ставьте меня в известность, и, как договорились, я приеду.
— Хорошо.
— До свидания, Алексей Федорович! Правильно сделал, что пришел, — Валентин Сергеевич проводил его до двери, еще раз попрощался: — До скорого свидания. И — выше голову!..
— Есть выше голову! — шутливо отчеканил он, берясь за дверную ручку.
10
Васю Берданкина разбудил телефонный звонок.
Он рывком откинул одеяло, вскочил и, еще плохо соображая, что и к чему, а лишь чувствуя вс всем теле свинцовую тяжесть, подошел к телефону.
— Але!.. Да, я, Федот Иванович. Салам!.. Да, только встаю. Башка гудит… Что-что? Валька на работу не вышел?.. Нет, я его еще не видел… Поляковой? Я сам все, что надо, сделаю, сам сяду на трактор… Нет, не забыл. Самочувствие-то как, Федот Иванович? Ну, и крепки же вы, как я погляжу! А у меня голова шумит, как осенний лес… Ладно, ладно, все будет сделано.
Положив трубку, Вася, не мешкая, спрыгнул в подполье, нацедил в первую попавшуюся под руку плошку пива и выпил. Все сразу же словно бы пришло в равновесие, тяжесть из головы начала уходить, рассасываться. А после умывания даже аппетит появился. Добрый признак! Значит, все встает на свои места… Правда, аппетит-то появился, да завтрака никто ему не приготовил. Вася знает: вернулся поздно — наутро завтрака не жди. Жена ребятишек отводит к своей матери, а сама уходит на работу. Васю нарочно не будит: авось продрыхнет, а на работе какая-нибудь неполадка случится, хватятся бригадира, а он спит с похмелья — глядишь, и снимут с бригадиров, и заживет она спокойно… Глупое, конечно, рассуждение, да что с нее взять: баба! Ей, видишь ли, хочется, чтобы по шерстке гладили. Но если мужчина живет под башмаком жены — какой он мужчина — он и есть подбашмачник… Пусть себе душу тешит: пусть не будит и завтрака не готовит — перебьемся. А подвернется случай выпить — опять выпьем, ноги занесут на чужой двор — зайдем. Если не пить да жизни не радоваться — зачем и жить-то на земле, спрашивается…