- Бедняга Лормо. Этот цирк в часовне...
- Представляешь, я последний, с кем он говорил при жизни!
- Я тоже! Если б ты знал, как я хлебнул лиха с его завещанием... Ладно, бог с ним. Ты придешь в субботу играть в гольф?
- Не знаю.
- Обещают хорошую погоду.
- Меня еще беспокоит нога.
- А меня в клубе записали в слабаки.
Оставляю их с их бедами и порхаю под голыми ветвями парковых деревьев - ищу, с кем бы выпить спокойно чашечку кофе или соснуть после обеда. Но самому выбрать и спроециро-ваться на кого-нибудь мне трудно, похоже, мои желания буксуют, если не сопрягаются с желанием живого человека. А нынче, сколько ни настраиваюсь, ничего не могу уловить, - очевидно, я сейчас никому не нужен. В такое время я и сам не без труда возвращался к работе и обычно подбадривал себя сладким.
Кондитерская Дюмонселей, желая обставить Лормо, работает без перерыва. Дети Жанны-Мари сменяют друг друга за прилавком. Сегодня меж витрин мыкается страдающая бу-лимией Мари-Па, изнывая от соблазнительных запахов и гоня от себя искусительную мысль, что, пока мать отдыхает, она вполне могла бы безнаказанно полакомиться. К тому же между часом и тремя покупателей никогда не бывает - желающие подкрепиться предпочитают славной фирме "Дюмонсель" лавочки поскромнее, с более доступными ценами.
Мари-Па хватается за пачку "Кэмел" в кармане халата, желая побороть одну тягу другой: заменить наполеоны сигаретами. Вечером перед телевизором она выкуривает по две пачки, чтобы перебить аппетит. Воспитательница в детском саду звала нас с ней "жених и невеста". Хоть она на четыре года старше, но во дворе всегда подходила ко мне. Мы держались за руки, делились друг с другом цветными карандашами, играли в папу и маму, а нашим сыном был вечно копошившийся в песочнице ЖанМи. Она была красивой девчонкой, пока мать не подавила ее, не в силах смириться с тем, что дочь взрослеет. Она и теперь еще вполне миловидна, хоть ее и разнесло, вполне свежа, несмотря на горькую обиду, которую она топит в калориях и табачном дыме. Возможно, попадись ей хороший человек, тоже солидной комплекции, и теплое отношение потихоньку растопило бы лишний жир. Но от ожирения в Эксе не лечатся, а объявления в отделе знакомств ("девушка 39 лет 110 кг, не утратившая надежд, ищет серьезного человека такого же веса") ее мамаша ни за что бы не потерпела.
Если бы я мог поправлять волшебной палочкой промахи судьбы... Отыскать бы на улице какого-нибудь симпатичного, добродушного толстяка, привести сюда, заманить в кондитерскую, познакомить парочку... Но слишком концентрироваться на проблемах Мари-Па, пожалуй, опасно -- чего доброго, растрачусь до времени. А перед сыном мне надо явиться вооруженным всеми своими способностями, если таковые окажутся. Очень надеюсь. Ведь это будет первый раз, когда не я один пытаюсь войти в контакт с живыми. Желание Люсьена должно дать мне сил ответить.
Вдруг распахивается дверь и входит... Нет, не упитанный прекрасный принц, а мадемуазель Туссен. Вот про кого я совсем забыл. Да и она после похорон оставила меня в покое.
- Добрый день, милочка, - говорит она елейным голоском.
- О, здравствуйте, мадемуазель Туссен, - живо отзывается Мари-Па. Вы редко заходите в такое время. Что прикажете?
- Ничего. Я хотела с вами поговорить.
Старая дева наклоняется над горой ром-баб и бесцеремонно хватает за руки трепещущую кондитершу.
- Давайте откровенно. У вас есть любовник? Мари-Па, давно привыкшая к материнским допросам,
даже не удивляется, а только опускает глаза, мотает головой и пожимает плечами:
- Да нет.
Туссен энергично встряхивает ее руки.
- Послушайте меня - отчаиваться рано. Что сказал бы ваш отец, он так гордился вами!
- Я посвятила себя Иисусу, - смиренно лепечет Мари-Па.
- Ему это не больно надо. Разве вы не хотите иметь ребенка?
- О-о... - Мари-Па душераздирающе вздыхает.
- Сорок лет - пора бы пошевелиться, детка! Нечего надеяться на Святой Дух.
- Тридцать девять, - застенчиво поправляет моя бывшая "невеста".
- Тем более!
- Но для этого нужна пара...
- Отлично. Я вас записываю.
Туссен решительно щиплет девушку за пухлую ручку и топает к выходу, попирая старинный паркет своими ботини-щами. Стеклянные витрины трясутся от ее шагов. Я ничего не понял. Мари-Па тоже. Она застыла, глядя на дверь и машинально запустив руку в пирожные на подносе.
Я догнал буддистку на углу у казино. Она в раздумье остановилась около дома Дюмонселей, бордового с белыми щипцами особняка - по этажу на братьев и сестру, а самый верхний - маменькин. Как раз в этот момент Одиль распахивает окно в спальне Жана-Ми, чтобы поскорей его добудиться. Она не в духе и толкает створку с такой силой, что от стены отлетает кусок штукатурки. Туссен, глядя на нее, ухмыльнулась было, но тут же с сомнением поджала губы. Топая, как слон, она двинулась по Женевской к вокзалу, на ходу ставя галочки в своем списке. Приближаться к ней настолько, чтобы ухватить ее мысли, я все же опасаюсь, поэтому слежу, оставаясь поодаль. Дойдя вдоль путей до переезда, она направляется к домику стрелочника, где живет Альфонс. Он занят тем, что стирает иней с листьев пластмассовой герани, макая кисточку в теплую воду.
- Эй, Озерэ, - приступает к нему Туссен, - я в этом году задумала развести тюльпаны, заказала луковиц на сто квадратных метров, когда их надо сажать в грунт?
- Да зачем тебе сажать: одна вода для поливки обойдется в копеечку, уж луку-то купила бы сколько надо на рынке, - ворчит Альфонс. Они с Туссен знакомы шесть десятков лет, и на "вы" он с ней только в магазине.
Дружески похлопав его по плечу, Туссен уточняет, что говорила о тюльпанах, журит за рассеянность и без всякого перехода сообщает, что он мог бы составить счастье какой-нибудь женщины.
- Мне и так неплохо, - отвечает Альфонс.
Тон у него непривычно хмурый. Скорее всего его расстроил Люсьен. Он, наверное, уже видел, как сидит рядом с мальчуганом за столиком, вопрошает горчичный стаканчик и покрывает своим ровным почерком прилежного ученика листок за листком, записывая мои щедрые откровения об ангелах небесных, о моей маме, Ламартине и Жюли Шарль.
- В одиночку вертеть стакан не получается, - вслух жалуется он.
- А о женитьбе ты не думал? - гнет свое Туссен. Альфонс пожимает плечами.
- Где ты найдешь такую женщину, которая была бы изящна, как тюльпан, и с дырявыми легкими, но которой хватило бы на мой век, чтобы не сидеть тоскливо на скамейке, откуда мы когда-то любовались озером вдвоем? Любовь - дело такое! Но не буду тебе докучать, это не по твоей части, - добавил он, смягчаясь.
- Знаешь, - говорит Туссен, потупясь на кончики своих "луноходов", - я ведь уже не девушка.
- Прости, - смущенно отводит глаза Альфонс.
- Да ты тут ни при чем, - с затаенным сожалением вздыхает Туссен. Он снова осторожно смотрит ей в лицо.
- Ладно. - Она хлопает в ладоши у него перед носом, возвращая разговор в нужное русло. - Что сделано, то сделано, а что нет, то нет. Буду говорить прямо, не люблю ходить вокруг да около - ты ведь меня знаешь.
- Ну да, - подняв бровь, хмыкает Альфонс.
- Так вот, хочешь жениться на молодой Дюмонсель?
- На ком? - ужасается он. - На Мари-Па?
- Она мечтает иметь ребенка, в ее возрасте это нормально, но ее замкнуло на образе отца, поэтому ей нравятся только пожилые мужчины. Так вперед! Я знаю, что она от тебя без ума.
- Да на что она мне? - отпирается Альфонс. - И потом, она ведь не страдает легкими.
- Ну, за этим дело не станет - она столько курит! Ну же, Альфонс! Решайся! Ты отлично воспитал четверых чужих детей, и что это тебе дало? Только неблагодарность и унижения. И эти Лормо продолжают бессовестно тебя эксплуатировать.
- Неправда! - возмутился Альфонс.
- Для тебя, конечно, это благо, потому что ты один-одинешенек. Но надо же шевелиться! Ты красивый, еще полный сил мужчина. И я знаю, как тебе хочется стать отцом.
- В моем-то возрасте? - обороняется он.
- Такое бывало. Подумай: прелестный малыш, твой и ничей больше, такой же забавный, каким был маленький Жак, то-то была бы радость на старости лет, а?