Увиденное не обнадежило: подо мной было метров пятнадцать до карниза, уставленного горшками с цветами, под освещенным окном. Ниже тоже ничего не было, только метров шестьдесят пустого пространства — до обнесенного стеной двора. С такой высоты размером он напоминал почтовую марку. Слева ко второй башне тянулась связующая стена, на уровне карниза. Справа открывался шикарный вид на цепочку огней вдали, по периметру парка.
В голове было пусто, никаких идей. Я отступил от парапета, чувствуя себя хрупким созданием — как всегда на большой высоте. Раздался какой-то звук, и я резко обернулся, выхватывая пистолет. По всей крыше зажглись огни. Это были прожектора на двухметровых мачтах, словно окутанные синеватым туманом; яркий свет выхватывал из темноты каждый камушек на крыше — как выдавленные в листе металла формы. Осталась лишь одна полоска тени, черной, как майка трубочиста. Ее отбрасывала лестничная будкой. И эта тень падала на меня.
Зенитчики прикрывали глаза руками и ругались, а в это время на крышу высыпали и рассредоточивались еще черные. Делали они это молча; глядя на пушки в их руках, я понял все.
Они выстроились вряд у дальнего края крыши и двинулись в мою сторону. У меня оставалось несколько секунд, чтобы придумать план, оценить его слабые стороны и исполнить. Черные уже почти дошли до будки. Я попятился, уперся икрами в парапет. Не думая, перекинул ногу, нашарил упор в грубой кладке и перелез на другую сторону. Солдаты прошли мимо, остановились, вернулись. Этого мне хватило. Я ухватился за карниз, на котором скорчился, свесил ноги и, нашарив еще упор, начал спуск.
Через две минуты я уже был на карнизе с цветами. Он тянулся на десять метров до угла, от которого к соседней башне пролегала стена. Прижавшись щекой к неровной кладке, я двинулся в ту сторону. Наконец добрался до поперечной стены, вжался в кладку спиной и спрыгнул. Приземлился на четвереньки и пополз в густую тьму на противоположном конце. Позади чиркнул луч прожектора, когда я достиг второй башни и уперся лицом в стену, жадно хватая воздух. Луч тем временем проплыл вдоль карниза, скользнул по стене и погас. Я сел и пошарил рукой в темноте, нащупал каменную балюстраду, перелез через нее и оказался на узкой террасе. Тут выстроился ряд высоких кувшинов — впору разбойников прятать, как в сказке про Али-Бабу. Однако то были вазы, и в них рос виноград: его лоза густой сетью покрывала стену. Наверху я заметил еще одну террасу — на перилах горел маленький огонек. Лоза доставала прямо до балкона. У тренированного атлета в превосходной форме, в альпинистских ботинках и при удаче сорвавшего джекпот на скачках, был бы шанс залезть туда. Я встал на балюстраду, ухватился за лозу и начал подъем.
Преодолеть первые метры оказалось не сложнее, чем угодить в переплет. Стебли толщиной с запястье лепились к стене, словно водосточная труба, но более тонкие отростки вскоре начали рваться. Я ненадолго остановился; лицо обдувало ночным ветром, а я гадал, что может ждать наверху. Что ждет меня внизу, и так было ясно.
Спустя полчаса я наконец ухватился за гальванизированные перила — и в следующий миг стебелек толщиной в карандаш, за который я еще держался, лопнул. За несколько секунд, пока я пытался ухватиться за перила второй рукой, у меня перед глазами пронеслась вся жизнь. Наконец, мне удалось подтянуться и перекинуть через перила локоть и колено. Я взглянул на выложенный глянцевой плиткой пол. Дальше он перетекал в просторную комнату, освещенную приглушенным светом и обшитую панелями мореного тика. Там же, за столом не крупней «кадиллака» сидел человек. В мою сторону он не смотрел. Курил сигарету, откинувшись на спинку кресла. Широкая спина, бычья шея, седеющие волосы. Вроде бы один. Пока я наблюдал за ним, он затушил окурок в пепельнице, вырезанной из куска хрусталя размером с футбольный мяч. Потом нажал кнопку — в столе отрылся ящик. Мужчина достал из него вместительный графин, откупорил и налил в бокал что-то темное. Пока он это делал, я влез на балкон, достал пистолет и подкрался к открытым дверям.
— Даже не дыши, приятель, — сказал я.
Он застыл, но всего на миг. Потом заткнул графин пробкой и вернул его в ящик стола. Когда он повернулся, я уставился в лицо самому себе.
21
Секунд десять мы взирали друг на друга, а потом до меня дошло, что он не больно-то и разглядывает меня. Напротив, дает налюбоваться собой. А любоваться было на что.