В паре шагов слева в стене виднелась арка. У меня возникло предчувствие, что оттуда вот-вот выползет нечто зловещее. И одновременно стало любопытно, что находится по ту сторону? Впрочем, интерес быстро угас. Нужно поскорее забиться в темную нору и переждать. После этого я смогу позволить себе роскошь праздного любопытства, позволить гадать, где я и от чего убегаю.
Сжав голову, я шагнул от стены. Улица раскачивалась, точно палуба канального парохода в бурю, но из-под ног не уходила. Пройдя шагов тридцать, я остановился и привалился плечом к стене — пусть улица успокоится, и пропадут огоньки, вихрящиеся перед глазами. Сердце билось быстрее обычного, но не так бешено, как могло бы — это как надо кутить в выходные, чтобы очухаться потом на незнакомой улочке и трепаться с собою!
Озноб прошел, с меня катил пот. Пальто жало под мышками, воротник тер шею. Я присмотрелся к рукаву: материал жесткий, лоснящийся — пошлость и безвкусица. Явно не мое. Несколько раз втянул воздух, желая проветрить голову, но тщетно. Должно быть, праздник удался на славу, однако веселье закончилось, как шальные деньги.
Я порылся в карманах. Если не считать распустившихся швов да клочков корпии, там было шаром покати.
Глаз зацепился за табличку на воротах; выцветшая надпись гласила:
ПРИКАЗОМ КОМИССИИ ПАРК ЗАКРЫВАЕТСЯ
НА ЗАКАТЕ. ПОСЕЩЕНИЕ ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ
Я посмотрел сквозь ворота. Если это — парк, то там должна быть уютная лужайка, на которой можно прилечь.
Если бы меня рубило не так сильно, я, возможно, воспринял бы предупреждение всерьез, но сейчас бездумно толкнул створку с причудливыми металлическими завитушками и вошел. Подумаешь, опасность...
Обрамленные черным папоротником в белых урнах ступени белого мрамора вели вниз. Дальше дорожка, мощенная плитняком, шла между ровными бордюрами и цветущими кустами. В воздухе витал приторный аромат ночных цветов и зелени, журчала вода в фонтане, в чаше отражались огоньки вплетенных в живую изгородь гирлянд. Вдали, за пределами парка, в небе, словно арки мостов, сияли рядами огни. Одиноко шуршал в кронах легкий бриз.
Славное местечко, но что-то не давало мне улечься на траве и сочинить сонет в его честь.
Я прошел по дорожке, мощенной узорчатым кирпичом, в тень деревьев. На ходу прислушивался, не крадется ли кто сзади. Вроде бы никого, но мерзкое ощущение, что я подставляю под удар спину, не проходило.
Впереди под деревом что-то лежало на траве. Бледное, неопределенной формы. Сперва я принял его за пару старых брюк, потом за голого мужика, лежащего по пояс в тени. Так я и думал, пока не оказался шагах в десяти от непонятной фигуры — и тут же перестал себя обманывать. Это и впрямь оказался человек, да только не по пояс в тени... выше пояса он отсутствовал. Его рассекло надвое, прямо под ребрами.
Я походил немного вокруг. Думал, наверное, отыскать пропавшую половину. Вблизи стало ясно, что мужика делили вручную, причем не шибко аккуратно, хотя и сноровисто: словно неизвестному мяснику предстояло разделать еще кучу тел, так что ему было не до тонкостей. Крови натекло немного — ее, похоже, слили до разделки. Я уже хотел перевернуть труп, на случай, если под ним кроется улика, как вдруг послышался тихий звук, не громче лопнувшего кукурузного зернышка.
Я отошел в сторону по черному ковру дерна, и меня окружил аромат можжевельника. В тени притаилась группа, человек двадцать. Похоже, банда. Я решил подождать. Прошла минута.
Шагах в пятнадцати от меня появился человек, пришел тише тени, отбрасываемой на стену. Задрав голову, принюхался по-собачьи. Обернулся в мою сторону, и в его глазах тускло блеснул свет. Подобно обезьяне, он застыл в низкой стойке: одно плечо задрано, второе — перекошено горбом. Морда рябая, на бритом черепе — шрамы. Из-под левого уха тянется жирный ожоговый рубец и скрывается под воротом толстого свитера. Под облегающими камуфляжными штанами в косой серый ромбик бугрятся мышцы. На поясе висит нож: тяжелая деревянная рукоять и полоска стали, как у мясницкого ножа для жилкования.
Горбун медленно развернулся в мою сторону и замер. Я тоже застыл, прикинувшись кустиком. Сощурившись, горбун вглядывался во тьму. Вот он ухмыльнулся. Нехорошо так ухмыльнулся.
— Выходи по-хорошему, родной, — хриплым басом прорычал он. Оно и понятно, со шрамом-то во все горло. — Руки держи на виду.
Я не шевельнулся. Тогда он сделал резкий жест рукой; послышался тихий звук, и слева от горбуна из кустов возник второй человек. В руке он сжимал обрезок трубы. Этот был постарше и покрупнее: плотные руки, ноги колесом. Колючая, пересыпанная сединой борода. Он стрельнул в мою сторону взглядом маленьких поросячьих глаз, потом — куда-то мне за спину, потом снова на меня.