В голове клубился туман, как у матроса, которого опоили и завербовали на службу, но все же я сумел приоткрыть один глаз. Надо мной нависал потолок с резным золотым узором. Стены — белые, с редкой золотой мозаикой. В комнате стояла пара кресел, похожих на яичную скорлупу пастельных тонов, насаженную на тонкие ножки; на низком столе — серебряная чаша размером с полванны, полная огромных бананов, груш и винограда размером с мячики для гольфа. Белый пол покрывали шелковистые на вид ковры.
Я сам лежал в углу комнаты, на аккуратной белой койке вроде больничной. Рубашка куда-то пропала, а пятнадцатисантиметровый порез мне залепили эластичной прозрачной пленкой. Не без усилий я повернул голову и взглянул на ряд колонн в дальнем конце комнаты, на синее небо, что проглядывало меж ними. За колоннами располагалась терраса, омытая желтым солнечным светом. Коротышка как раз был там, одетый в бледно-розовый костюм с кружевными манжетами. Сидя в фиолетовом кресле, он нервно терзал ноготь на пальце.
Женщина, сидевшая перед ним, напоминала деревянного индейца у витрины какой-нибудь сигарной лавки. Волосы — лоснящийся вихрь цвета индиго, точно разбившаяся о камни волна; на щеках — едва заметные оранжевые спирали, концы которых спускались к подбородку. Наряд ее состоял из множества небрежно намотанных цветных лент. Впрочем, они не скрывали отличной фигуры, при виде которой любой фотограф мира моды тут же схватился бы за камеру.
— Ты даже не знаешь, кто он... или что он, — говорила женщина. — Я думала, у твоего Тайного общества есть правила касательно контактов с незнакомцами.
— Тут другое дело! За ним следили! Хотели взять живым! Как ты не поймешь? — Коротышка горячо размахивал руками. — Если он им нужен — он нужен мне!
— И на что он им? — ответила вопросом женщина.
— Не знаю... пока не знаю. Но выясню, не сомневайся. А вот тогда...
— ...тогда тебе не отмазаться, Джесс! Да, им плевать на помойных крыс, но только до тех пор, пока те не покусятся на барский стол.
Вскинув руки, Джесс ногтями царапнул невидимый занавес.
— Ну что ты как продажь глупая, как личинка слепая! После стольких лет нам выпал шанс... впервые в жизни...
— Так я и есть продажь. — Лицо женщины сделалось неподвижным, как гипсовый слепок, и примерно того же цвета. — Ею была и ею останусь. А ты... ты то, что ты есть. Признай, Джесс, постарайся...
— Принять это? От них? — Джесс вскочил на ноги и вцепился в грудь, будто пытаясь сорвать с нее навешенный кем-то ярлык. — Я мог бы владеть миром! — Он сложил ладони чашечкой. — Но они... эти выскочки, недостойные выносить мусор за моим дедом... говорят мне «нет!».
— Ты не твой дед, Джесс.
— Мораль мне еще почитай, продажь размалеванная! — подавшись вперед, он затряс руками у нее перед лицом.
Женщина усмехнулась уголком губ.
— Ты нравился мне таким, какой ты есть, Джесс. Остальное не имело значения.
— Лжешь, расчетливая ты продажь! — проскрипел он, как несмазанная ось. — После всего, что я для тебя сделал, поднял со дна, ты отказываешь мне в помощи, когда я так в ней нуждаюсь...
— Тише, Джесс. Разбудишь его.
— Чепуха! Я вколол ему столько летенола, хватит парализовать взвод черных...
Но все же Джесс встал, и я закрыл глаза, слушая, как пара приближается ко мне. С полминуты они хранили молчание.
— Ох и великан, — заметила женщина.
Джесс хихикнул:
— Пришлось использовать два подъемника, чтобы доставить сюда.
— Сильно его ранили?
— Нет, но порез глубокий. Я влил ему два литра крови с полным набором питашек.
— Зачем он им понадобился... живой?
— Должно быть, что-то знает, — с благоговением произнес Джесс. — Что-то важное.
— Что он может знать такого, чего не знает «ВЕЧИНКОРП»?
— Это и предстоит выяснить.
— Болван ты, Джесс.
— Так ты поможешь? Или правда уйдешь, когда так нужна? — Последние слова Джесс прошипел, точно змей, которому наступили на хвост.
— Если хочешь, я, конечно, сделаю все, что в моих силах, — глухо ответила женщина.
— Умничка. Я и не сомневался...
Они вышли. Что-то щелкнуло, и в комнате стало тихо. Я снова открыл глаза. Никого.
Некоторое время я лежал и глазел на причудливый потолок, ожидая, когда нахлынут воспоминания. Но не дождался. Я по-прежнему оставался Стивом Дрейвеком: некогда крутой и смекалистый тип, однако понятия не имел, какой сегодня день, и в какой, вообще, я части света. Говор у Джесса с подружкой был американский, но это еще ничего не значило. Парк мог располагаться где угодно, а улица... Что ж, если так подумать, улица походила на образ из сна, наполненный смутным психологическим смыслом. Про нее можно забыть.