Так, ладно, Дрейвек, думай, что имеем?
В каком-то незнакомом месте, сломленный да еще с дыркой в боку — ситуация не то чтобы уникальная. В свое время и не в таких передрягах бывал. Приходилось очухиваться в ночлежках и клоповниках, где за стенами устраивают гонки сверчки; или в дорогущих отелях, по сотне долларов за ночь, где в ванных — коврики из меха норки, а в баре подают коктейли по девяносто баксов. Случалось пару раз просыпаться на пустырях, с вывернутыми карманами, но чаще — в безвкусных спаленках, где резкий солнечный свет падает на купленную в рассрочку мебель, выхватывая дыры в обоях и изъяны в лицах. А однажды мне довелось очнуться в трюме панамского бананового корабля — баржи, отплывающей из Мобила[10] под командованием бывшего нацистского шкипера. Он потом полтора месяца сидел на одних кашках: я вломился в его каюту и разбил о его морду бутылку шнапса, которым он завтракал. Мне тогда было семнадцать, но вымахал я уже в настоящего детину.
Да уж, мне было не в новинку просыпаться в легком недоумении, когда тут и там в теле пульсирует боль, во рту словно кошки нагадили, а воссоздать события предыдущего дня можно лишь по содранным костяшкам кулаков да свежей татушке. Правда, на сей раз гулянки — и повода для нее — я не припомнил. Только кабинет, обшитый вощеными панелями темного дерева, да мерзкого старого хрыча, седого и стриженного под «ежик». Он кивал и говорил мне:
— Разумеется, Стив, если ты так хочешь...
Фрейзер.
Имя неспешно всплыло в памяти, словно нечто из далекого прошлого.
Какого дьявола? Фрейзер — мой собутыльник, худой и жилистый паренек с копной черных волос и длинными руками, которыми он мог уложить боксера — полутяжа...
Но он же был и стариком... Я покачал головой, желая прогнать двойной образ, сделал несколько глубоких вдохов: «Ну, Дрейвек, пробуй как следует...»
Вспомнилась просторная камера размером с ангар для дирижабля: всюду трубы, шум, резкие кислые запахи. Клубится дым — или пар — над баками вроде гигантских кислородных баллонов.
Нет, это ничего не дает. Ну-ка, еще разок!
Женское лицо: высокие скулы, большие темные глаза, золотисто-каштановые волосы, ниспадающие на худые плечи, гибкая фигура представительницы высшего общества... но имени нет. Кто она — я не знаю.
«Ну же, Дрейвек! Старайся. Адрес, телефон, род занятий, в последний раз тебя видели в ночь на...»
Ну-ка, ну-ка... Я повернулся и увидел на другом конце комнаты плоский черный чемоданчик, на столике у двери. Наверняка в нем что-то есть.
Сесть оказалось тяжело, но не тяжелей, чем тащить на себе сейф вверх по пожарной лестнице. Тут же напомнил о себе бок: чувство было, что к ребрам прижали теплую, влажную пеленку, а значит, что-то у меня там слегонца разошлось, но я все равно опустил ноги на пол и встал. Ничего не произошло, но будь у меня бакенбарды, они бы уже слиплись от пота. Следующий шаг дался проще, хотя тело было тяжелое, как обитый свинцом ящик. Наконец я добрался до столика. Мой внутренний тренер попросил таймаут, и я опустился на пол. Туман так и норовил застить глаза. Я встряхнулся и занялся чемоданчиком.
Прямоугольной формы — пятнадцать на двадцать, — пять сантиметров в толщину; из мягкого материала вроде кожи. Я случайно задел замок, и крышка отворилась. Порывшись внутри, я обнаружил обычный набор вещей, с которым дамочки ходят со времен Нефертити: длинная изогнутая расческа, металлические тюбики тоналки, маленькая коробочка с чем-то мелким, какие-то пластмассовые фигурки вроде чармов для браслета, сложенный лист бумаги — фотокопия журнальной статьи. Листок я развернул: если не считать стенографических пометок, текст выглядел как расфуфыренная рекламная статья журнала моды. Что-то о новом имидже а-ля «жертва изнасилования» и восхитительных трупных тонах, которые нынче бешеными темпами завоевывают популярность у блати. Мне это ни о чем не говорило.
Я уже хотел вернуть листок на место, но тут верхняя строка привлекла мое внимание. Там была дата: Сбота, 33 ма 2103 г.
На минуту пол подо мной, стены вокруг и город словно превратились в тонкую газовую дымку, в нечто, выдуманное подсознанием в горячечном бреду.
— Две тысячи сто третий, — произнес я. — Ха... неплохо.
Выронив листок, я осмотрелся. Комната вроде настоящая. Со стороны террасы долетал прохладный ветерок, а снаружи проплывала пара безобидных с виду облаков. В тот момент привычный вид здорово меня успокоил.
— Значит, на следующей неделе мой день рождения, — сказал я, но прозвучало это как-то нерадостно. — Мне стукнет сто пятьдесят два...