Я встал и подошел к хижине. Если бы ее кто-то застолбил, он бы все равно уже засек меня — ползи я или крадись. Но из хижины никто не выскакивал и не светил мне в глаза фонариком. Я обогнул хижину и услышал, как у воды мычит лягушка — бык, словно настоящая корова. Слева от двери в стене было окошко. Я заглянул в него и не увидел ничего, кроме лунного света. Дверь открылась сразу, без возражений. Только петли скрипнули, но они всегда скрипели.
Внутри все было по-прежнему: все та же пыль на полу и сажа над камином. Спрятав свой игрушечный пистолетик, я принялся обыскивать домик. Час спустя небо на горизонте посерело, а я, перевернув все вверх дном, так ничего и не нашел. Сидя на кровати, я играл желваками. «Напряг мозги, — уговаривал я себя. — Именно этого ждал от тебя автор записок. Он ведь так и сказал: доберешься сюда, сразу поймешь, где искать».
Вообще-то, тайник из хижины никакой. Домик из тонких досок, прилаженных взакрой. Внутри ничем не обшит, видно все гвозди и стропила. На столе посреди комнаты стоит единственный сервиз, в нем — несколько щербатых тарелок и чашек. В камине — ворох золы и головешки. В отгороженном санузле — только все необходимое; смывной бачок тоже не хранит тайн, как и труба слива. Под полом тоже я тайников не устраивал. Секретный ящичек в задней стенке сейфа в моем рабочем кабинете — лучшее, на что хватило моего конспираторского таланта.
Сквозь шторки в красно-белую шашечку — их повесила одна из временных подружек, решившая, что они соответствуют «лесному духу», — проникал бледный свет. Я вышел из домика, взглянул на озеро... и все понял.
15
Это был один из тех дней, что врезаются в память. Зной, легкий ветерок чуть тревожит поверхность озера. Со дна, из-под затопленных коряг поднимается окунь, чтобы полакомиться крупными сочными мухами, которых приносит бриз. Мы с Фрейзером успели наловить гору рыбы, когда ветер стих, и клев закончился. Пока мы чистили и разделывали рыбу, Гвен и Розанна накрыли чудесный стол. После ужина мы спустились к берегу и, развалившись под деревьями, распили бутылку, третью в тот день. Мы еще посмеяться успели: третья пятерка[13] на Четвертое июля...
Возле хижины из земли торчал большой сосновый пень. Мы сосчитали кольца: двести сорок семь. Потом погребли под ним мертвого солдата, со всеми воинскими почестями...
Через десять минут я отыскал этот пень. Разгреб залежи листьев, разрыл твердую землю и наконец, среди корней, отыскал бутылку. Этикетка давно сгнила, вместо металлической завинчивающейся пробки оказалась плотная восковая затычка, но бутылка была та самая. Посмотрев бурое стекло на свет, я разглядел внутри белый клочок.
Во рту пересохло, руки слегка задрожали, однако я ощущал ту сверхъестественную сосредоточенность, когда после долгих дней предвкушения наконец наступает долгожданный момент. Пробку вытащить не получилось, и тогда я просто отбил горлышко и достал записку. Скрученный клочок бумаги, и на нем два слова:
ПЕЩЕРА ПУМЫ
16
Это был тяжелый получасовой подъем через густой лес до прогалины на восточной стороне долины, где камень поднимался из земли на полсотни метров выше, чем где-либо по краю. Валуны размером с лондонский автобус разбросал ледник. Среди них таилось множество уютных пещерок, в которых мы с Фрезером натыкались на разную живность — от ласок до бурых медведей. Та, в которой я напоролся на пуму, располагалась высоко, и подобраться к ней можно было лишь по склону скалы, что делало ее не слишком доступной для большинства тварей и охотников. Я впервые заглянул в нее, когда гнался за росомахой — словив дробь, зверушка не пожелала просто лечь и издохнуть. Занятие, доложу вам, не из веселых, но я не хотел подводить многие поколения Дрейвеков-охотников. Я поднялся по склону, стараясь не шуметь. Мертвая росомаха ждала меня на уступе. Я был в одном шаге от роковой ошибки, но успел учуять запах дикой кошки. Она лежала в дальнем конце пещеры, томная после сытной трапезы. Заметив меня, лениво начала подниматься. Я попятился, споткнулся и заскользил вниз. Потом целую неделю отращивал новую кожу на стертых ладонях и заднице. Больше я туда не возвращался.