– Хочу. Очень хочу, мам.
Настя повернулась. Подошла на расстояние вытянутой руки.
– Завезите Никиту завтра в сад, – сказала она тихо и вышла в прихожую.
– А ты?
В её руках оказался шарф.
– А мне пора.
Глава 25
Настя
В машину я буквально ввалилась. Иван едва успел снять внедорожник с сигнализации, как я забилась на заднее сиденье и, прижав ко рту шарф, подавила всхлип.
– Куда вас отвезти? – мрачно спросил он.
Я мотнула головой.
Куда меня отвезти? Точно не на каток. Была бы ночь, я бы уговорила охранника открыть центр и пустить меня на лёд. Но сейчас на катке были дети, а вокруг – слишком много людей, чтобы я могла дать волю разрывавшим сердце чувствам. Домой? Да я на стенку полезла бы!
Это не было игрой. Женя не имел привычки бросаться пустыми словами. И горькое осознание безвозвратно утраченного заставляло кусать губы до крови, чтобы не взвыть. И дело было не только в Олимпиаде. Дело было в нас – в том, какими бы мы могли быть и какими стали.
Иван выехал со двора и, не спрашивая, свернул в сторону набережной. Я хотела извиниться за слёзы, за то, что ему приходится быть свидетелем моей личной драмы, но всё, что сделала, – прижала шарф сильнее.
Он открыл бардачок. Достал бутылку и протянул мне между спинок.
– Возьмите.
Я послушно взяла бутылку. Горлышко было прохладным, название на этикетке говорило само за себя, буквенное обозначение выдержки – тоже. Женя всегда любил этот коньяк. И второй Женя тоже. Глаза наполнились солёной водой, пальцы стали непослушными.
– Ты же знаешь, где он похоронен, – выдавила я, и слёзы безудержно покатились по лицу. Надрывистый вдох не помог.
– Кто?
– Не строй из себя дурака, Иван! Ты знаешь, про кого я говорю.
Охранник поджал губы. Я стиснула стеклянное горлышко.
– Отвези меня на кладбище, – попросила я сдавленно. – Мне нужно… – не договорив, я всхлипнула. Что мне нужно? Увидеть фотографию на памятнике? Попрощаться? Попросить совет?
Кто из нас в итоге оказался победителем? Женьки с Оксанкой больше не было, я не могла позволить прикоснуться к себе ни одному мужчине, кроме своего мужа. И ему тоже не могла. А он сам… Он сам растил ребёнка друга, чувство вины перед которым не смог вытравить до сих пор. Мы все заняли место в первом ряду драматического театра, на сцене которого играли самих себя.
– Отвезу. Только сначала сделайте глоток.
– Я не пью коньяк.
– Иногда он помогает.
– Вряд ли, – я шмыгнула носом. Моргнула, и слёзы, сбежав по подбородку, спрятались в шарф.
Иван не ответил. Я посмотрела на бутылку в руках и всё-таки откупорила. Понюхала пробку. Приятный, хорошо знакомый запах с нотками инжира и шоколада, ударил в нос. Я сделала крохотный глоток и не почувствовала ничего – только тепло. Может быть, сегодня я тоже умерла? Ненависть давала мне силы идти вперёд, доказывать самой себе, что я могу быть сильной. Но ненависти не осталось. Ни капельки.
– Он бы мог оставить мне хотя бы немного, – я глотнула ещё. Поймала взгляд Ивана в зеркале. – Немного ненависти. Хотя бы иллюзию ненависти. Так проще. А он… Он ничего не оставил. Сначала он отнял у меня сердце, потом мечту, а теперь и ненависть.
– Вы спасли малыша, Анастасия Сергеевна. Мальчика, который был на грани жизни и смерти. Так что с вашим сердцем всё в порядке. Куда лучше, чем у большинства в этом мире, поверьте. Мечта… Разве у вас одна мечта? Мечта – в принципе штука паршивая. Она как птица счастья – поймаешь или нет – неизвестно. Но есть и другая сторона – мечта может быть не одна.
– Может, – согласилась я. Мы остановились на перекрёстке, и я, увидев цветочный ларёк, попросила: – Подожди меня, хорошо? – Он глянул с вопросом и подозрением. Я показала на палатку. – Только не ходи со мной. Это личное.
Не дожидаясь ответа, я вышла на улицу и только потом поняла, что так и держу бутылку с коньяком в руках. Отличная могла бы получиться фотография для жёлтых газетёнок. Зарёванная жена столичного мэра с коньяком в руках посреди мокрой улицы.
Перекинув шарф через плечо, я пошла к палатке. Внутри пахло орхидеями и розами.
– Добрый день, – улыбнулась продавщица, сделав вид, что не замечает ни моего покрасневшего носа, ни бутылки. Впрочем, учитывая, что коньяк стоил примерно половину её зарплаты, она могла сделать вид, что так и должно быть.
– Вы ищете что-то особенное? Могу я собрать для вас букет или предложить что-то из готовых?
– Можете, – отозвалась я, безразлично глядя на цветы. – Мне нужны красные гвоздики, – я повернулась к ней. – Двадцать красных гвоздик.
Улыбка её застыла и сошла на нет. Больше не лебезя, она подошла к цветам и молча отсчитала двадцать. Я сжимала горлышко бутылки, сквозь стекло смотрела на ожидавший меня внедорожник и думала о словах Ивана. Сердце у меня, наверное, и правда осталось – изрешечённое, подвешенное на ниточке и перебинтованное кровавыми бинтами. И мечтать я научилась. Почти. А ненависть…